(Не)послушная игрушка мажора - Лисса Акерман Страница 40

Артём даёт мне возможность ответить, понимает, что ответчик так себе, и берёт дело в свои руки.

— Я приехал, чтобы помочь ей собраться.

Глаза мамы наливаются кровью, Артём невозмутимо продолжает:

— Ваш муж здесь. Полагаю, в ближайшее время ей будет лучше пожить в другом месте, пока вы разбираетесь со своими отношениями и решаете, как быть с долгом.

— Что? — она удивлённо вытягивает лицо, совершенно ничего не понимая, но быстро берёт себя в руки и снова нападает. — А тебе какое дело до наших бед?!

— Меня волнует Марина. Я приехал за ней и в ваши дела лезть не собираюсь, — он находит мою руку, поднимает сумку и закидывает на плечо.

— Ты никуда не пойдёшь! Я…

— Сколько лет прошло, а ты всё такая же шумная, — ворчит отец, выходя из кухни. — Её выгнал я. Сама знаешь почему. Пусть проваливает вместе с этим шкафом.

Артём не обиделся. Мама, а с ней я, вздрагиваем. Она оттого, что не осмыслила до конца новости о том, что отец вернулся, я оттого, что он не пошутил. Правда хочет, чтобы я ушла?

— Серёжа, — так знакомо и потому болезненно тянет мама. — Ну как же это так. Она же… это же и её…

— Я так понимаю, ты не потрудилась ничего рассказать, — фыркает он. — Они так и не понимают, что случилось, где я был и прочее?

Мама опускает глаза. Отец ударяет кулаком в стену, и мы синхронно вздрагиваем.

— Пап, не надо, — начинаю я.

— Я тебе не отец, — рявкает он и кивает на маму. — Все вопросы к ней! Как так вышло, почему и для чего. Я б и не узнал, если б тебе не нужно было какую-то ерунду сдавать из-за болезни. А эта дура мало того, что пыталась подделать результаты, так ещё ввязалась в какую-то авантюру, и меня же подставила в итоге!

Эти слова как выстрел в лоб. Голова начинает кружиться. Я понимаю, что дышу рывками, но ничего не могу с собой поделать. Очень плохо, страшно и вообще непонятно. Моя жизнь сперва рассыпалась осколками, а после по ним проехался каток, кроша их в мелкую пыль, которую позже разбили на атомы и звёздную пыль.

Мама начинает ругаться с папой. Мы с Артёмом оказываемся между ними, и я кручу головой туда-сюда. Звучит знакомо, но как-то так, что… я не понимаю ни слова. Будто слышу незнакомый мне язык, хотя говорят они на чистом русском, щедро разбавленным матами.

Неожиданно чувствую, как Артём тянет меня к двери. Сейчас я слишком взвинчена и не могу сопротивляться ему, поэтому просто поддаюсь. Мы будто в каком-то ином слое реальности. Мои родители продолжают ругаться, не обращая на нас внимания.

Мимо проносится подъезд, лестница, выходим на улицу и оказываемся в тёплой вечерней свежести. Здесь я делаю первый полноценный вдох.

— Я рядом, — слышу голос Артёма. — И не дам сделать тебе плохо.

Я сейчас вообще ничего не понимаю. Очень хочется верить, что всё это просто глупый сон, ночной кошмар. Там можно и верхом на кабачке в Париж уехать, с самым что ни есть серьёзным лицом.

Вдруг я и правда не проснулась? Как сделать это сейчас? Ущипнуть себя?

Пробую прихватить бедро сквозь лёгкие трикотажные штаны, в которых я ходила по дому. Получается очень-очень больно, наверно до синяка, но желанной свободы от кошмара я не получаю.

Слышу пиликанье брелка. Артём открывает передо мной дверцу машины, помогает сесть и сам пристёгивает. После этого ставит сумку на заднее сидение и садится за руль.

Прежде чем завести двигатель, он поворачивается и берёт меня за руки. Ничего не говорит, пронзительно смотрит в глаза. Я пытаюсь выдержать взгляд, но ничего не выходит, и я отворачиваюсь. Зрение расплывается.

Артём цыкает и отстёгивает меня, после чего снова выходит из машины. Я сглатываю, пытаясь загнать слёзы обратно, но ничего не выходит. Маньяк открывает заднюю дверь, перекладывает мою сумку в багажник, потом берёт меня на руки и пересаживает назад. Садится рядом и обнимает. Я вяло сопротивляюсь, пытаясь отстраниться, он не пускает. Прижимает к себе, вынуждая уткнуться лицом в его плечо, одной рукой гладит по спине, второй по волосам.

— Маленькая, — тихо и бархатисто шепчет на ухо. — Сколько же всего на тебя свалилось. Не держи. Отпусти. Я хочу взять часть твоей боли на себя.

— Зачем? — мой голос дрожит. — Зачем тебе это? У тебя своя семья, ребёнок. Что тебе до меня? Ты же должен… не знаю, что…

— Всё что я сейчас должен — быть здесь, — отвечает он, начиная плавно покачиваться из стороны в сторону, будто я маленькая. — А ещё потому, что ты успела стать мне очень дорога.

— Но… ты же…

— Это мои проблемы и решать их я буду сам. Сейчас мы разбираемся с твоими.

— Нет у меня никаких проблем.

— Отрицай, не отрицай, когда родные люди говорят гадости больнее всего. Как будто сердце из груди вырывают, не так ли? А вместо него остаётся пустота, которую набивают комьями грязного и сбрызнутого ядом снега.

Я зажмуриваюсь. Как же он прав, проклятье… Пытаюсь удержаться, но стремительно проигрываю накатывающей истерике. Ещё пара коротких рваных вдохов и меня накрывает. Вцепляюсь в Артёма как в обломок затонувшего во время шторма корабля. Моё единственное спасение от гибели.

Он ничего больше не говорит. Никаких «не плачь, всё наладится, помиритесь» и прочей пустой болтовни. Я уже знала, что на Артёма можно и нужно полагаться. Он говорит только то, в чём уверен, в чём может поручиться.

А ещё маньяк, кажется, совсем не боится моих слёз. Тактично молчит о том, что я уже залила его футболку, что ему вообще пришлось переться в другой конец города ради девчонки, которая его отшила. Кроме этого нельзя забывать, что он, вообще-то, спас жизнь моему брату. Мне кажется, я его не заслуживаю.

Не знаю, сколько мы сидим так, минут десять или час. Всему в жизни приходит конец. Пришёл он и моим слезам. В итоге, я просто прижимаюсь к плечу Артёма щекой и молчу, а он так и гладит меня по спине и волосам, покачиваясь и, иногда, целуя в макушку.

Хорошо с ним. Будто душу лечит.

— Я твою рубашку так и не постирала, — признаюсь я.

— Ну что ж, — усмехается он. — У меня тоже есть машинка.

— Прости. Я обещала, а теперь…

— Марина, ты же понимаешь,