Андрей Жвалевский - Беременность не болезнь Страница 40

Очень хорошо помню, как Катя с новороаденной стояли у окна палаты, а мы с Машкой прыгали внизу (и еще неизвестно, кто прыгал активнее).

Я, конечно, был счастлив. Наверное. Нет, я точно был счастлив. Не могло оказаться по-другому. Я бы набил лицо всякому, кто усомнился бы в моем отцовском счастье. Но, с другой стороны, я отчетливо вспоминаю шок, когда я осознал, что теперь в нашей спальне будет располагаться еще одна кровать, а в ней – еще одно живое и (потенциально) разумное существо. И это не Машка, которая сама о себе позаботиться сможет. Помню суеверный ужас, когда я впервые осознал, что вон в том окне – моя собственная дочь. Плоть от плоти. Даже не осознал, а почуял.

Помню, как во время очередного обмывания Наташки один из соседей хлопнул меня по плечу и объявил:

– Значит, девка? А у меня пацан! Три года уже парню. Возьмешь в зятья?

И мне не было смешно. Я понял, что напрягаюсь, когда какой-то незнакомый трехлетний мужик посягает на мою дочь.

Словом, запечатленных событий осталось много, но в цельную картину они так и не сложились. Все случилось слишком неожиданно. У женщины больше возможностей подготовиться к появлению на свет продолжателя рода. Она девять месяцев таскает в себе это существо, чувствует его первые движения. А муж… а что муж? Головой он все понимает, может прочитать лекцию о внутриутробном развитии, но когда маленький живой человечек оказывается у него на руках, а все вокруг уверяют, что это – его дочь… Это фокус покруче копперфильдовских.

Только 30 декабря до меня дошло, что на дворе Новый год. То есть я догадывалась, что он будет, но что буквально завтра, сообразила только что.

Мы с Наташкой окончательно обжились в новой палате. Я ее переодела в Машкины ползунки, и она сразу стала родная и запахла сладким молочком. Позади осталась послеродовая депрессия. Я всегда говорила* что фраза: «На третьи сутки после родов у женщины может внезапно испортиться настроение» – не полностью отражает ту гамму чувств, которую испытываешь в этот момент. Вселенская скорбь и неземная тоска в одном флаконе – вот приблизительные аналоги этого состояния. Сначала я расплакалась, потому что проснулась и не обнаружила в телефоне 8М8КН от Сергея. Что же это он, проснулся и о нас не думает? Потом я обрыдалась, потому что Наташка отказалась есть. Потом пришла врач и как-то не так мне улыбнулась… А потом я вышла в коридор и столкнулась с зареванной соседкой по реанимации.

– А у тебя что случилось?

– У меня у соседки по палате ребенок всю ночь ревел. Его так жа-а-алко…

И в этот момент я поняла, что мне тоже жалко этого ребенка. Так жалко, что я сейчас заплачу.

Коллективное рыдание прервала проходившая мимо акушерка.

– У-У-У, девочки, какие вы хорошенькие. Вы плачьте, плачьте, не держите в себе. Только не увлекайтесь, а то ребеночки нервничать будут. Пойдемте, я вам валерьяночки налью. Все на Новый год будут шампанское пить, а вы, значит, валерьяночку.

Видимо у акушерки был очень большой опыт по оживлению таких, как мы, потому что через несколько минут мы уже смеялись, стоя у нее на посту.,

– А вы попроситесь у врача, вас на Новый год домой отпустят. Толку вам здесь валяться, все равно не до вас будет. Потом приедете второго, швы снимут. Как раз уже все протрез… в себя придут.

К концу фразы в акушерке проснулась профессиональная гордость.

Врач согласилась меня отпустить с тщательно скрываемою радостью.

– Но только ты ничего не готовь. Твоя задача лежать на диване и есть. А тебе периодически должны подносить ребенка. А потом уносить, когда покормишь. Понятно?

Понятно-то понятно, только маловероятно…

Я как в воду глядела – полежать мне не дали. Но вовсе не потому, что заставляли что-то делать, об этом не могло быть и речи, а потому что к нам все время кто-то приходил. Зашел Петрович, сменяясь с дежурства, потом пришла Люда, принесла тарелку пирожков, потом пришли сестрички из 129-й квартиры, позвали Машку к себе. Я им сдуру рассказала про то, как у нас дома дети накануне Нового года ходят по квартирам «колядовать» и им за это дают много вкусного. У детей загорелись глаза, я торопливо добавила, что это можно делать только со взрослыми.

– Кто же нами пойдет? – с тоской в голосе спросила одна из сестер. – Может вы?

В детских глазах, обращенных на Люду, было столько надежды…

– Нет, – решительно сказала Люда, – я не могу. Я же взрослая женщина. Меня же узнают.

– А ты маску надень! – подсказала находчивая Маша.

– Но я все равно не могу. Не уговаривайте. Хотя это бы было забавно. У меня даже цыганская юбка сохранилась, во время ремонта нашла… А в 175-й квартире такой интересный мужик живет. Одинокий.

Все глаза были устремлены на Люду.

– Ну что вы все на меня пялитесь? Пошли одеваться! Мне даже страшно было спрашивать Машку, когда

она через три часа вернулась домой с мешком всяких вкусностей, где они были и что делали. Лучше мне этого не знать, молодой маме нервы нужно беречь.

Если начать рассказывать про этот Новый год, то получится, что хуже праздника в моей жизни не было. Во-первых, уже к девяти часам вечера я дико устала. Мне хотелось только одного – взять Наташку и забиться с ней куда-нибудь в тихое место. Во-вторых, Наташка очень бурно отреагировала на переезд домой – из тихого ангелочка в роддоме превратилась в орущего монстрика, которого приходилось кормить каждые два часа, чтобы он замолчал. Я специально покормила ее в одиннадцать в надежде встретить Новый год, но не тут-то было – без десяти двенадцать Наташенька открыла ясны очи и решила поучаствовать в празднике. Она лихо аккомпанировала бою курантов, сделала все, чтобы ее облили шампанским, и угомонилась, только когда Сергей взял ее на руки. Там она свернулась клубочком и принялась сопеть, улыбаясь и причмокивая во сне.

Это была самая умилительная картина, которую я видела в жизни – парадно одетый мужчина, на котором спит новорожденный ребенок.

Как там пишут в любовных романах?

«Она была счастлива. И так теперь будет всегда!»

Не будет. Хватит на нашу долю еще ссор и неприятностей, но возможно, если почаще вспоминать, как новорожденная Наташка мирно дрыхла на белой рубашке Сергея, нам удастся сохранить в жизни что-то, что позволит нам быть счастливыми, даже ругаясь.

Окончательно я понял, что произошло, 30 декабря. Катю согласились отпустить на Новый год, но потребовали вернуться 2 января – снять швы.

– Видишь, какая у нас умная дочь, – говорила Катя и кивала на кулек, который я неуклюже прижимал к себе. – Если бы операция была, как планировалось, 27-го, то Новый год мы бы в больнице встречали.