Вероника Кузнецова - Горбун Страница 41

— Да?

— Ирина? — спросил Дружинин.

У нас с Ирой совершенно разные голоса, и до сих пор никто не догадался нас спутать.

— Её нет дома, — сказала я. — Что ей передать, Леонид?

Честно говоря, первым моим порывом было бросить трубку, ответив, что моей подруги нет дома, но потом я резко изменила своё намерение и решила дать понять, что узнала горбуна, ну, а он пусть выкручивается, как хочет.

— Добрый вечер, Жанна, — помолчав, сказал Дружинин. — Я хотел узнать, нет ли новостей.

Внезапно у меня переменилось настроение, и мне захотелось быть с ним поласковее, чтобы стереть у него неприятный осадок после вчерашнего дня. Как бы глупо ни вёл себя горбун, но мне и самой надо быть добрее, а то я начала подходить к нему со своей точки зрения, то есть человека не очень красивого, но без бросающихся в глаза недостатков. Будь у меня горб, может, я воспринимала бы жизнь в самом чёрном цвете и имела бы подозрительный, злобный, сварливый характер, несравнимый с характером Дружинина.

— Мне самой хотелось вам позвонить, Леонид, — призналась я. — С тем же вопросом.

Дружинин, кажется, был озадачен моим любезным тоном.

— Вы мне не звонили только что? — спросил он.

— Нет, — решительно ответила я. — Только собиралась. Сегодня или завтра. Может, послезавтра. Кстати, утром приходил полицейский, но ничего нового не сказал. По-моему, он никогда не расследует это дело.

— Ну конечно, он ведь не Знаменский.

— И не Томин. Теперь я убедилась, что детективами вы, действительно, не интересуетесь. А как ваша работа?

— Стоит. Ждёт послезавтра. Значит, вы сейчас одна?

— Как перст.

— Ирина скоро вернётся?

Я представила стандартные вопросы, которые повлечёт за собой мой правдивый ответ, и решила пойти на невинный обман.

— Скоро. Где-нибудь через час или около того.

— Что вы сейчас читаете? — поинтересовался горбун. — Островского?

По-видимому, горбун не воспринимал меня иначе, чем оторванную от жизни нервную барышню с книгой в руках.

— Сейчас я ничего не читаю, — ответила я. — Я придумываю устройство зажима к нагревательному элементу в электроплитке.

Последовавшая затем длительная беседа велась исключительно о замечательной электроплитке с диаметром конфорки сто миллиметров и нагревательным элементом мощностью, недостаточной даже для того, чтобы довести до кипения пол-литра воды. Мы с горбуном сошлись во мнении, что такая плитка не нужна вообще и пользоваться спросом она не будет, но разошлись во взглядах на моё отношение к этой бессмысленной работе, причём я высказывала совершенно трезвый взгляд на вещи, а он руководствовался буржуазными принципами, всё ещё чуждыми нашему обществу.

— Как же я могу отказаться делать эту работу, если мне выдано задание, подписанное моим начальником? — вопрошала я. — За что же я буду получать зарплату?

— Объясните ему, что это нелепость, — посоветовал горбун, близко к сердцу принявший идиотскую идею, которой было одержимо наше начальство и которая в нашем секторе служила поводом для веселья.

— Мне уже три раза удавалось его убедить, — гордо ответила я, — но он так же легко переубеждается заказчиком плитки.

— А вы откажитесь её делать.

— Не могу, у нас безработица. Кроме того, уже отпечатали паспорт на это уродство, так что недалёк тот день, когда мой монстр выйдёт на мировой рынок.

— Если этот ужас неизбежен, то стоит ли заниматься им в отпуске? — осведомился горбун.

Пока мы обсуждали нелепую плитку, в моей голове сама собой стала прорабатываться конструкция зажима. А взлёт вдохновения меняет отношение даже к монстрам, вызываемым к жизни потугами начинающих советских предпринимателей, взращенных системой ВПК.

— Что же делать, если ко мне пришла такая замечательная мысль, — миролюбиво сказала я. — Очень славный зажим. И вообще я сделаю эту плитку такой удобной и симпатичный, что, если заказчик поменяет нагревательный элемент, она будет работать и очень даже надёжно.

— Зачем нужна такая крошка? — трезво спросил горбун.

— Первоначально считалось, что её будут брать с собой в командировку. Положат в карман и поедут.

— А это возможно?

— Сложный вопрос, — призналась я. — Видите ли, прессматериал, из которой её хотят изготовлять, очень тяжёлый, но если ткань кармана прочная, то положить её туда можно.

— А нельзя заменить прессматериал?

— Это не от меня зависит, — с сожалением сказала я. — От меня зависит конструкция, а за неё я ручаюсь.

— В это я могу поверить, если вы даже в отпуске думаете о работе.

Если бы это была Ира, я бы могла ей объяснить, что на работе думать о работе сложно, так как там все обсуждают события в стране, а я к тому же пишу свои повести, отвечая, если кто спросит, что пишу письма многочисленным тётушкам.

— Так что с вашей плиткой в особо прочном кармане я…

Слишком уж оптимистично он был настроен.

— … и с проводом через плечо, — добавила я.

— С каким проводом?

— Чтобы включать плитку. Толщина миллиметров шесть, а длина стандартная, то есть полтора метра. К тому же не забудьте регулятор нагрева, а он больше самой плитки. Регулятор и вмонтированный провод — это не моя затея.

Мне было смешно, но нервы горбуна были не такими крепкими, как мои.

— Где же вы работаете? — удивился он.

— Не там, где вы подумали, — внесла я ясность. — Хотя, если иметь дело с нашим начальством, то можно подумать самое худшее.

— Вы любите свою работу? — спросил Дружинин.

— Ничего. Если бы ещё получать нормальные задания, то было бы совсем хорошо.

— А вы оставайтесь здесь, — предложил горбун. — Вашему старанию нашлось бы применение.

— Ну что вы, Леонид, — возразила я. — У нас и без того много говорят об утечке мозгов. Если и мои утекут, то промышленность совсем встанет.

Слово было произнесено, и мы заговорили о советской промышленности и экономике, сравнивая их с западными. Как выяснилось, Дружинин кое-как понимал сущность нашей реформы, а для меня после его разъяснений её смысл стал ещё туманнее, потому что его мнение противоречило всему тому разнообразию мнений, какие высказывали советские и зарубежные экономисты.

— Я не могу понять реформу, — честно призналась я. — Одни говорят, что она не двигается, другие — что идёт полным ходом. Кто-то очень аргументировано доказывает, что действовать надо именно так, другой — что совсем иначе, причём тоже приводит неоспоримые доказательства. А что из всего этого выйдет, никто не берётся предсказывать. Говорят, что этого не знает сам господь Бог. Как же все любят ссылаться на Бога, когда не хватает аргументов! Я не экономист и сужу как средний обыватель: если производство падает, а цены стремительно растут, то это очень плохо. И я не вижу выгоды для государства от свободных цен.