Наталия Костина - Слишком личное Страница 42

– Что вы здесь делаете? – сухо спросила она.

Девушка окинула бабушку своего жениха таким взглядом, что Ариадне Казимировне пришел на ум гробовщик, снимающий мерку с клиента.

– Я жду ответа, – поторопила она.

– Да пропадите вы пропадом! – вдруг взорвалась жертва удара. – Синяк же теперь на лице наверняка будет!.. Мне что, делать больше нечего, как подслушивать под вашей дверью?! Вы же думали, что я подслушиваю, да? Валерия Аристарховна попросила сходить, узнать… может, плохо, может, надо чего… А вы… Да пошли вы все к черту! – неожиданно заключила она. – Не дом, а семейка уродов…

– Это точно, – сказала Ариадна Казимировна и захлопнула дверь.

Люся испуганно смотрела со своего места, вытягивая шею, как черепаха из панциря, но встать и подойти к разговаривающим так и не решилась. Эта наглая девица совсем затерроризировала ее, подумала Ариадна Казимировна. Когда она вернулась к столу, где верная Люся сторожила остывший омлет, у ее подруги, как у маленького ребенка, дрожали губы, предваряя плач, а также дрожали оба подбородка и пухлые старческие ручки.

– Что… Что она хотела?

– Не знаю, – отрезала хозяйка. – Говорит, Лерка послала.

Людмила Федоровна тяжело приподнялась и плюхнулась обратно в кресло, закрыв лицо руками. Плечи у нее затряслись.

– Ну, хватит уже, – приказала ей Липчанская. – Сколько можно!

– Ариша, – прошептала Людмила Федоровна и сжала в мольбе ладони. – Ариша! Откажись ты от этой затеи! Ничего из нее не выйдет! Только ссоры, только раздор… Я тебя умоляю… Пойдем, прямо сейчас пойдем и скажем, что ты передумала…

– Еще чего! Ешь! – подтолкнула тарелку к подруге Ариадна Казимировна.

Та машинально взяла вилку и принялась есть. Потом встрепенулась:

– Что ты! Это же тебе!

– Я не хочу, – отмахнулась та. – Себялюбцы… Ах, какие себялюбцы!

Людмила Федоровна горестно поедала омлет, а ее подруга мерила шагами комнату.

– Почему нельзя уважать волю другого человека? Почему каждый думает только о себе?

– Это закон природы, – рассудительно заметила Людмила Федоровна. – Ты что, хочешь отменить законы природы – вот так, одним махом? Конечно, так и должно было случиться! Как же иначе? Вот посмотри: любая самка, даже крохотная домовая мышь, защищает своих детенышей. И она несет добычу им, а не чужим детям, правильно? А ты, Аринушка, извини, сделала все наоборот. Ты попрала законы природы…

– Человек тем и отличается от животного, что способен мыслить и делать выводы, – заметила Ариадна Казимировна.

Но подруга пропустила это замечание мимо ушей, продолжая развивать свою мысль:

– Кто я тебе? Никто. Значит, они правы. Они тысячу раз правы!

– Налей мне кофе, – попросила Ариадна Казимировна.

Люся послушно разлила еще горячий напиток по чашкам.

– Булочку хочешь?

– Сама ешь.

– Ты же целый день голодная! Хоть сахарку-то положи… Меду вот.

– Господи, что ж они такие неблагодарные… – Ариадна Казимировна горько поджала губы. – Ведь если бы не я, их бы и на свете не было…

– Ариша, ты их родила, – рассудительно прошамкала Людмила Федоровна сквозь булочку, – но они ведь не твоя собственность, правда? Они же тоже… личности. С ними нужно считаться.

– Личности? А кто с нами будет считаться? Мы с тобой тоже личности! Да еще и пережили поболее, чем они! Я тебе еще раз говорю, что, если бы я только не захотела, этих личностей никогда бы на свете не было. Они всем мне обязаны. Всем! И сколько мне из-за этого пришлось пережить! Через какое унижение пройти… Через что пришлось переступить… – Скорбная складка у ее губ стала еще глубже, и она покачала головой…

Они прожили вместе около четырех лет, и жизнь их текла счастливо, размеренно, войдя в привычную каждодневную колею, накатанную и ровную. Она уже думала, что так будет всегда. Вначале, после неожиданного переезда к тому самому морю, которое, как ей казалось, она покинула навсегда, Арина с тревогой ждала чего-то: то ли неприятных событий, то ли появления знакомых лиц. Однако дни шли за днями, и никто не появлялся на ее безмятежном горизонте. Никто не спешил узнавать в Ариадне Казимировне Липчанской исчезнувшую из этих мест Арину Сычову. И постепенно она успокоилась, не вздрагивала при появлении в своем доме новых людей. Да и откуда было взяться в ее роскошной гостиной с мебелью красного дерева и лаковым роялем тех, кто мог признать в лощеной жене первого человека края ту самую невидную работницу Арину Сычову? Водовоз дядя Архип? Стешка-певунья, загорелая, как цыганка? Сосед Коля, ненавидевший все живое? Они остались где-то далеко, скрылись за какой-то неведомой, но прочной чертой, преодолеть которую сумела она одна.

Постепенно она оценила свое теперешнее спокойное, несуетливое нестоличное житье. Пусть здесь не было роскошных московских приемов, где она могла хвастать новыми туалетами, но зато здесь она была первой, а не одной из многих. К ее услугам было все, что могли дать эта земля и это море, не говоря уже о людях, которые жаждали обрести ее расположение. И она согласилась с великим Юлием Цезарем, крылатое изречение которого осталось живо и по сей день: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе Риме». Это была не столица, где она была бы не второй и даже не входила бы в первую сотню. Но тут, несомненно, она числилась первой, как и ее муж.

Обнаружив это явление, она поначалу упивалась им, но потом острые ощущения постепенно сошли на нет и на смену им явилась какая-то неприятная внутренняя пустота. Не то чтобы ей уж слишком недоставало детей… Наверное, как самой себе признавалась она, ей просто скучно было иногда сидеть вот так, сложа руки, и даже любимые книги надоедали. С тех пор как Арина вышла за Аристарха Сергеевича, по дому она ничего не делала: вся стирка, уборка, еда были не ее обязанностью – за этим смотрели горничная и кухарка. В саду работал садовник, а весной, когда большие круглые клумбы перед крыльцом засаживались привезенной из теплиц рассадой, в помощь ему присылали еще и прилежных работниц в синих халатах. Ей оставалось разве что выбирать меню и следить, чтобы у мужа были пришиты все пуговицы, и только.

Аристарх Сергеевич никогда не заговаривал с женой о детях, и она решила, что ему все равно, – знала, что любит ее, дорожит ею и, значит, не слишком ему нужны дети, да и годы его уже не те, чтобы желать каких-либо перемен в жизни. Однако здесь она ошибалась. С самого первого дня он все ждал, надеялся, что его молодая, крепкая жена вот-вот забеременеет, родит ему наследника. Был дом, и все в доме, и даже было сверх достатка – припрятанное, не выставляемое напоказ. Картины, антиквариат, золото, камни. То, что по праву победителя он считал уже не награбленным, а своим, кровным. Да вовсе и не тайком украденным было это добро, надежно схороненное в подвале дома в замурованном в стену сейфе. Был же закон о репарациях, и каждый, возвращающийся с победой, от министров до самого последнего рядового солдатика, тащил что-нибудь. Чем он был хуже других? И он считал себя правым, и даже гордился тем, что также внес свою посильную лепту в то, чтобы растоптанный фашизм уже больше не поднял голову.