Я научу тебя любить (СИ) - Акулова Мария Страница 43

Казалось, что каждое движение приближает ее к тому, чтобы рассыпаться. Потому что стержень ей пробили. Он и так был хлипким, а сейчас… Она его просто не чувствовала. Будто желейка… Мишки Гамми и те плотнее. А она… Согнуть. Порвать. Раздавить. Минутное дело.

И как с этим быть — неясно. Где искать силы, если в себе их нет? Как собираться? Как жить, не чувствуя уважения к себе? Вот такой бесхребетной…

Услышав звук захлопывающейся крышки ноутбука, Аня не смогла сдержать волнения — по коже пошли мурашки. Она вздохнула, зажмурилась на секунду…

Знала, что будет дальше.

Он оставит лептоп на тумбе, проверит напоследок телефон, душ уже был, а значит…

Выключит свет, повернется к ней, притянет…

И всегда… Каждый раз при этой мысли низ живота наполнялся сладкой тяжестью, а сегодня… Мурашки переросли в дрожь. Впервые Аня не хотела. Впервые думала о близости, как унижении…

Задержала дыхание, когда щелкнул выключатель света, сглотнула, зная, что все происходит ровно так, как она боится…

Корней становится ближе, она сжимается сильнее…

Чувствует касание к щеке — он просто ведет носом, а ей хочется отвернуться… Но нельзя ведь. Он не будет терпеть истерики.

Нужно было собраться, а Аня будто задеревенела.

Пересиливая себя, раскрыла губы, понимая, чего он ждет, попыталась расслабиться, позволила опрокинуть себя на спину, почувствовала, как под футболку пробираются пальцы… Задрожала еще сильней…

Знала, что дыхание учащается… Знала, что близка к тому, чтобы всхлипнуть… Но старалась… Потому что он не любит слезы.

Судорожно втягивала живот каждый раз, когда его — уже голого, касались поцелуи мужских губ…

Не выдержала, зажала рот ладонью, впилась в нее зубами, чтобы… И сама не знала, чтобы что… Чтобы отрезвить себя болью, наверное.

Только не помогло. Потому что скатывающаяся все выше футболка заставляла чувствовать себя все ближе к краю отчаянья…

Когда губы Корнея были под грудью, а руки на талии, Аня не выдержала — все же всхлипнула… Застыла… Задержала дыхание… Знала, что он прекрасно чувствует все — и дрожь, и напряжение, и страх… Знала, что надо все же…

Корней оторвался от тела, заглянул в лицо. Пусть было темно, но Аня не сомневалась — хмурится. Смотрит на нее… Видит ли отчаянье в глазах — непонятно.

Но медленно спускается взглядом. От глаз до зажатого ладонью рта, по шее до вновь слишком быстро, будто в панике, вздымающейся груди, по голой коже живота туда, где в талию вжаты его пальцы…

Снимает руку, кладет на живот… И чувствует то же самое — судорожная попытка втянуть, чтобы контакт стал менее тесным, еще более частые вдохи и короткие выдохни… Зажатость похлеще той, что была впервые…

И при этом отчаянная борьба, потому что она зачем-то пытается стянуть футболку сама… Одной рукой, другой по-прежнему глуша всхлипы…

— Ань… — когда Корней окликает, мотает головой из стороны сторону, тянется уже обеими, не понимает, почему не получается, снова всхлипывает, снова дрожит, шепчет: «я сейчас… Просто…». Сама не знает, что «просто», но усиленно борется. С собой и с футболкой… — Аня.

Вздрагивает, услышав требовательное обращение. Смотрит в глаза, становится еще более раненной под его взглядом — слишком серьезным… Откровенно не знает, что делать — это видно. Откровенно измучилась…

— Что случилось?

— Ничего, я… — но вместо того, чтобы ответить, продолжает вести политику партии «покорной жены». — Помоги мне, пожалуйста…

Говорит, явно подразумевая футболку, прогибается в спине, чтобы стянуть было легче, а когда Корней выдыхает, скатывая ткань вниз вместо того, чтобы помочь, Аня снова тянется к своему лицу — уже двумя руками. Прячется в них, начинает трястись уже откровенно от плача, отворачивает голову…

— Что случилось, Аня? Что не так? Ты слышишь меня? — никак не реагирует на то, что Корней откатывается, поворачивается на бок, притягивает к себе… Ее лицо по-прежнему в ладонях, тело деревянное, бьет дрожь…

— Ничего. Ничего. Я… Ничего… Я сейчас… Дай мне минуточку… — лепечет что-то, сама же себя явно пытается убедить. Не рыдать. Собраться. Исполнить… Долг.

— Я понял, что ты не хочешь, Ань. Спокойно. Случилось что? Говори…

Замирает, услышав требовательное. Пытается все же выровнять дыхание. Немного расслабляется… И тут же снова сжимается пружиной…

— Зайка… Я же не враг… Скажи просто… Я пойму… — наверняка слышит. Наверняка знает, что он в принципе впервые обращается настолько мягко. Но вместо того, чтобы ответить, отнимает руки от лица, сжимает с силой его шею, утыкается в грудь и начинает судорожно рыдать.

— Алло, Коль… Привет… — Корней сидел в гостиной, перекатывая между пальцами мячик. Чувствовал себя безумно странно. Хладнокровно. Зло. И пусто. На часах — семь с небольшим. Ночь без сна. Много мыслей. Много вопросов. Ни одного ответа. Только отчаянные слезы, которые затихли ближе к рассвету. — Я знаю, что рано. Но тебе на работу к десяти. Коню понятно, что не спишь.

Слишком резкие формулировки, как для звонка с просьбой, но…

— Ольшанский, прекращай… — такая же реакция на попытку коллеги пошутить… — Ты мне Аню отпустишь на пару дней? До конца недели. У нее сессия, но она рвется работать… Хочу, чтобы подготовилась нормально. Сдала.

Этот разговор шел вразрез со всеми представлениями Корнея о правильности, но… Это просто очередное: «не зарекайся, Высоцкий»…

— Спасибо. Я знаю, что умница. Не сомневаюсь…

Получив нужный ответ, скинул. Продолжая мять мячик одной рукой, другую опустил на колено. Сначала смотрел на постепенно гаснущий экран, потом на дверь своей спальни. Туда, где спала Аня.

Она толком так ничего и не объяснила. Элементарно не смогла. Просто плакала, не в силах остановиться. Да и допытывать ее сейчас — это просто мучить, Корней понимал. Поэтому не настаивал. Больше думал, как выяснить в обход. И что предпринять. Потому что… Было очевидно, что ей просто вывернули душу. Кто-то пакостный взял и вывернул. А назад заправить забыл.

И судя по тому, с какой силой разрыдалась, когда спросил о работе, вывернули там.

Спрашивать у Ольшанского не было смысла. Наверняка точно так же не в курсе, как и он. Никто из топов не станет углубляться в вопросы штата. У каждого своя песочница. Но его девочку в одной или нескольких явно обидели. И это поднимало огромную волну гнева. Практически неконтролируемого.

С силой зашвырнув мяч о стену, Корней встал с дивана, подошел к спальне. Открыл осторожно, зашел.

Аня спала на боку, прижав запястья ко лбу, а колени к груди. Так, будто защищалась. Удара ждала. Боялась его… Немного нахмурившаяся. Бледная. Больная.

Вставая, он трогал лоб — знал, что температурит, но будить не стал. Скорее всего от нервов. Скорее всего пройдет, если убрать раздражитель. А его надо убрать.

Корней приблизился к кровати, аккуратно коснулся руки, сжал слегка… Следил за тем, как Аня хмурится, медленно просыпается, моргает несколько раз, еще не совсем в реальности…

— Который час? Мы опаздываем? Я сейчас… — спрашивает севшим голосом, хмурится еще сильней, пытается тут же подскочить, но сил нет даже на то, чтобы на локте приподняться — соскальзывает…

— Мне уехать нужно, а ты спи. Я позвонил Ольшанскому. У тебя выходной…

Слышит, переваривает… Смотрит так, что по взгляду понятно: «зачем ты это сделал? Теперь же…».

И Корнея злит это. Но не она, а этот сраный поселенный в ней страх.

— Все хорошо, Аня. Тебе надо отдохнуть. Выспись, хорошо? А я приеду через пару часов.

— У тебя же работа… — шепчет, опускаясь на подушку. Возможно, она посопротивлялась бы еще, но элементарно не способна.

— Не смертельно. Приеду — поговорим. Температуру померяй, пожалуйста. Ты горячая.

— Это… Месячные просто… Живот тянет. Начались, наверное. И температура отсюда тоже… — она зачем-то пытается списать на природу… Причем понятно — все. В частности и ночные слезы. Но Корней никак не реагирует. Потому что очевидно — это не природа. Это люди.