Предать нельзя Любить (СИ) - Лина Коваль Страница 43

— А что тогда?

— Мы оба ошиблись. Отношения — это про доверие. А оно утеряно безвозвратно.

— Сколько тебе лет? Напомни.

— Двадцать четыре.

— Мне было почти столько же, когда я развелась.

— Вы говорили, что всё сделали правильно, — стою на своём. — Что Долинские такие… не прощают. Упёртые.

— Говорила, — усмехается. — Всё-то ты помнишь, пчёлка.

— Тогда, о чём мы тогда? Давайте пить кофе и есть круассаны. Я голодная.

И правда, после больницы, где я сильно похудела, словно восполняю запасы.

Сейчас, кстати, живу неподалёку от отца…

Когда я ему позвонила… разговор не очень удался. То ли я была расстроена ситуацией с Арсением, то ли немного застеснялась. В общем, пообщались сухо, не было вот этого ощущения дикой радости оттого, что наконец-то в моей жизни появился родной человек.

Это ведь неправильно?!

Папа позвал меня к себе. У них с женой большая квартира. Просторная, красивая. До Воробьевых гор рукой подать. Детей нет, хотя вместе они больше пятнадцати лет.

Вот такая ирония судьбы.

Много лет они пытались родить ребёнка, обивали пороги больниц, а я в это время росла в детском доме.

Виктор Андреевич, зная мой простодушный характер, поселиться у отца категорически запретил. Посчитал, что я буду чувствовать себя обязанной, поэтому арендовал мне квартиру в соседнем дворе от отца. Много советовал, до сих пор часто звонит. Начинаю догадываться — таким образом, проявляется ревность.

Отчим опасается, что я полюблю родного отца сильнее и перестану общаться. Такой смешной. Стареет, к сожалению.

Быстро закидываю в себя круассан, намереваясь сразу после того, как закончу, «убежать по срочным делам». Эвелина смотрит на меня с грустной улыбкой и пододвигает свою тарелку.

— Съешь мой, если хочешь.

— Даже не знаю…

До нормального веса, к которому я привыкла, килограмм пять, поэтому машу рукой и накидываюсь на ещё одну булку.

— Он приходил ко мне… — произносит Эвелина еле слышно.

— Кто? — замираю, переставая жеваться.

Женщина нервно озирается по сторонам и переводит на меня затравленный взгляд, в котором отчётливо маячат слёзы.

— Рудольф, — через силу выдаёт.

— Когда?

— Через полгода после…

— И?

Она резко отворачивается, поочерёдно промачивая салфеткой нижние веки.

— Вы… сказали, что Долинские не прощают, — выговариваю поморщившись.

— Так легче. Я стараюсь не думать, что сглупила тогда, не приняла. Выставила Рудика за дверь, он женился уже через год. Сейчас у них дочери, семья, а у меня… — с сожалением кивает в окно. — Вот… бесконечные Альпы… Косметолог, ЦУМ, пара подруг и… эмм… пустая половина кровати.

— Вы специально? — со злостью отставляю кружку с кофе. — Всё это говорите?

Эвелина тихо смеётся.

— Нет. Глупая, просто делюсь с тобой.

— Хорошо, — примиряюще улыбаюсь. — Извините. Я немного на взводе с новой работой.

— Ну-ну. Ладно уж, — произносит Эвелина по-доброму и замолкает.

Я же краем глаза замечаю справа неловкое движение и упираюсь в чёрные мужские ботинки.

Святые небеса! Нет! Нет и нет!

— Прости, пчёлка, — отпускает Эвелина с ослепительной улыбкой.

Закатываю от раздражения глаза. Откидываясь на спинку кресла, мрачно наблюдаю как вместо коварной женщины, напротив усаживается Долинский. Расстегнув пиджак, вальяжно закидывает ногу на ногу.

Вопреки здравому смыслу сердце кричит что-то вроде «Боже, как я скучаю!». Ноги дрожат от тревоги, внизу живота собирается противное томление, потому как этот же мужчина приучил меня к своим ласкам, без которых сейчас крайне сложно обходиться.

И только рассудительный мозг хладнокровно произносит: «Всем спокойно. Это учебная тревога. Остаёмся все на своих местах и работаем в прежнем режиме. Подумаешь, явился!».

— Привет, — здоровается Арс.

С жадностью друг друга обсматриваем. Я украдкой, стараясь не светиться. Замечаю, что классический костюм на нём сидит всё ещё просто невероятно, а белизна рубашки заставляет всколыхнуть в душе́ ряд воспоминаний о нашем общем прошлом.

Арсений же не стесняется ни капли. Ни в чём себе не отказывает.

Лениво обследует мои волнистые волосы, раскиданные по плечам, шею, вздымающуюся грудь и задерживает взгляд чуть ниже. В том месте, где с прошлой недели красуется бежевый лейкопластырь, который я меняю ежедневно.

— У тебя всё в порядке? — заинтересованно указывает в сторону просвечивающих сквозь кожу рёбер.

— Более чем.

— Ясно, — сжимает зубы.

Всё понял.

Но молчит, хоть и сердится.

Татуировка — это жест себялюбия и независимости от красавчиков-адвокатов. Практически, как статуя в Нью-Йорке.

Только больнее…

— Поехали, домой, Ари? Пожалуйста, — с нажимом просит.

— У меня нет дома.

— Есть. Твой дом там, где я, — хрипло сообщает. — Ты дурочка, если до сих пор этого не поняла.

— А ты как я погляжу у нас умный? — воинственно интересуюсь, складывая руки на груди.

Он смачно забирает воздух в лёгкие, так словно я здорово раздражаю, но психануть Арсений не может.

— Что ты хочешь? — спрашивает чуть резче. — Говори, я на всё согласен.

— Ничего.

— Господи, где я так нагрешил, — поднимает к потолку светло-синие глаза, искрящиеся бешенством.

Гашу невольную улыбку.

Понимаю, что терзаю его. Но по-другому тоже не могу.

Ночами много размышляю. Переживаю. Не знаю, как объяснить, но чувствую себя собакой на сене.

Одинокой собакой на сене.

— Поешь нормально, — предлагает Арс, перебирая аристократичными пальцами пластиковые страницы меню.

— Не хочу, — хмыкаю.

— Ты булку чуть с руками не съела.

— Я поеду, мне пора, — заявляю неуверенно.

Папка с меню резко падает на стол, а мужское тело становится будто бы больше в размерах.

— Ари, я тебя люблю. Сколько раз мне ещё нужно сообщить об этом? Скажи? Я. Тебя. Люблю. Прости меня. Сколько раз мне извиниться перед тобой… я только на коленях не стоял. Ты этого хочешь?

— Не надо, — останавливаю, выбрасывая руку вперёд.

— И не подумаю, — цедит, сверкая глазами, словно зажигание у меня внутри врубает.

Чуть наклоняюсь и яростно шепчу:

— Хватит меня преследовать.

— Ты ведь тоже меня любишь, — говорит он. Отзеркаливая, придвигается ближе так, что я чувствую аромат морской воды. — Я вижу, сама переживаешь.

— Ты видишь то, чего нет. А ещё у тебя завышенная самооценка. Но это не новость.

Нервный смех заполняет пространство.

— Ари, хватит. Ты без меня не справишься.

Самодовольный выскочка!

Мой взгляд становится серьёзным. Возможно, для него всё это игра, но я не шучу.

— Ты знаешь, что такое остаться в пять лет без матери, которую любишь? — спрашиваю его тихо. — Совсем одной на свете? У ржавых ворот детского дома?

— К чему ты клонишь? — сужает глаза подозрительно.

— А я знаю, Арс. Потому что оставалась, — вытягиваю руку, чтобы сжать крепкую ладонь. Прикоснуться к нему. — И поверь мне. Я опять справлюсь.

— Но…

— Хватит, — останавливаю и смотрю