Энн Хэмпсон - Любовь, как следствие вендетты Страница 43

Горькое разочарование сменилось гневом, и после минутного колебания она позвонила Харитосу. Он всегда говорил, что готов к ее услугам и добавлял: "Я буду просто другом, настоящим другом, но помни, что я всегда рядом".

Он принял ее приглашение, и они сели обедать при свете свечей. Тони очень тщательно оделась и великолепно выглядела в зеленом вечернем платье, так шедшем к ее глазам.

Он сделал ей комплимент и засмеялся, когда она слегка порозовела от смущения.

— Все греки — льстецы, — наконец ответила она.

— На самом деле все не так!

На его губах появилась странная улыбка.

— Это зависит от того, Тони, кто говорит комплименты. Я полагаю, что если бы твой муж говорил тебе комплименты, то ты не могла бы насытиться ими и просила бы еще.

— Ты так думаешь?

— Это несложно прочесть у тебя на лице, — серьезно сказал он. — Знаешь, англичанки достаточно наивны.

Они так сильно влюбляются, что не могут собраться и выглядеть нормально.

Он помолчал и таким же серьезным тоном добавил:

— Если бы ты влюбилась так в меня, я был бы самым счастливым человеком на земле.

Тони промолчала, а он с любопытством спросил:

— Почему Дарес не едет домой? Он с кем-нибудь другим?

Она поперхнулась, и кусок застрял у нее в горле.

— Я так думаю, Харитос. У него нет другой причины задерживаться в городе.

— Когда он должен приехать?

— Он не сказал. Он только сказал, чтобы я обедала без него.

— Так ты решила, что он пообедает в городе?

— Я не думаю, чтобы он выехал оттуда, не пообедав.

Внезапно ее глаза наполнились слезами. Она посмотрела на него и горько сказала:

— Он с ней, Харитос.

Он промолчал, а она вдруг испугалась того, что ее горькое признание ставит гостя в неудобное положение и, стараясь забыть свое несчастье, она переменила тему разговора на более веселую.

В гостиной они выпили кофе, и Харитос стал прощаться. Не успел утихнуть шум мотора его машины, как послышался другой.

Она посмотрела на часы. Дарес пробыл с Оливией недолго.

— Кто отсюда выехал?

Резкий тон мужа грубо оторвал ее от размышлений, а когда она заговорила, то почувствовала, что сердце готово выскочить из груди.

— Харитос. Я… я попросила его пообедать со мной.

Ты вернулся раньше, чем я ожидала.

Дарес вошел в комнату, смуглый и высокий, с какойто угрозой в глазах.

— Я говорил тебе, чтобы ты не виделась с ним!

Злость и обвинение стали глубже, и это заставило ее гордо поднять голову.

— Я перестану с ним встречаться, когда ты перестанешь встречаться с той женщиной.

— Женщиной?

— Я видела вас вместе в Родосе. И Харитос вас видел. Так что ты делаешь одно, а я другое. Я собираюсь выехать в город с Харитосом, и тебе придется с этим согласиться.

Она не собиралась делать того, что говорила, но ее желание ответить ударом на удар было сильнее, чем боль внутри нее. Оно было сильнее ее осторожности, и с горящими глазами она сказала:

— Ты высокомерный тиран, но я тебя не боюсь. И я буду делать то, что сочту нужным!

Он шагнул к ней и схватил ее за руки.

— Ты будешь делать то, что говорю тебе я, — процедил он сквозь зубы. — А я говорю тебе только один раз, чтобы ты прекратила свои встречи с этим человеком. Прими этот совет и…

— Совет? — вскрикнула она.

— Приказ. Прими его к сведению, или ты будешь проклинать себя сама.

— Опять угрозы? — Она решительно посмотрела ему в глаза, дрожа от возмущения и, резко дернувшись, вырвала руки. — Мне нет дела до твоих угроз!

— Ты напрашиваешься, Тони, — громко сказал он, грозно глядя на нее, его лицо исказилось от злости. — Надо было давно указать твое место, где тебе надлежит находиться, сразу и навсегда!

— На мое место гречанки! — закричала она, и тут же испуганно смолкла, ожидая его реакции. К ее удивлению, он просто медленно проговорил:

— Я так и знал, что ты понимаешь по-гречески.

К замешательству Тони злость исчезла, но осталась горечь. Он продолжил:

— Так ты понимала все, что я говорил в тот день, в доме деда?

— Если я понимаю по-гречески, то вроде бы должна, — едко согласилась она.

— Я не был уверен, насколько ты знаешь греческий.

Казалось, что он слегка обрадовался, а она почувствовала сильное замешательство.

Правда, сердце ее еще билось, как сумасшедшее, а гнев и ярость еще душили ее, но постепенно она успокаивалась.

— Ты поняла, о чем я говорил с Иванией, — задумчиво произнес он, глядя на нее. — Ты сделала пару ошибок, а я был туп и не смог понять, что ты все понимаешь.

Но…

Он покачал головой и закончил, совершенно ошеломив ее:

— Я очень сожалею обо всем том, что было сказано.

— Это неправда? Пэм настаивает, что ты имел в виду что-то другое?

— Ты рассказала Пэм? — резко спросил он. — Пэм все знает?

— Пэм была в Родосе со мной, когда мы видели тебя с подругой, — проговорила она, пытаясь сдержать слезы.

Это, должно быть, была реакция — злость сменилась слабостью. — Мне пришлось ей все рассказать.

Его злость совершенно прошла, но эта новость произвела какой-то отрезвляющий эффект. "Ясно, он недоволен тем, что Пэм знает, что он нечестен, — подумала Тони. — Но ему совершенно все равно, что думаю я." Эта мысль совершенно добила ее, и, не в силах больше сдерживаться, она разрыдалась.

— Пэм уверена, что… что у меня есть любовница? — медленно спросил он.

— Так же, как и я! — воскликнула она. — Ты был с ней помолвлен, а теперь понял, что л-л-любишь ее снова.

— Я понял? — Он помолчал, а потом спросил: — О чем ты плачешь, Тони?

Она не нашла, что ответить, но он, не дождавшись ее ответа, снова близко подошел к ней и мягким, почти нежным голосом, спросил:

— Ты, что, ревнуешь меня к Оливии, да?

— Ревную? — все, что смогла она ответить. — Нет, конечно! Почему я должна ревновать?

Мягкая улыбка тронула его губы.

— У тебя нет никаких причин… если только, — добавил он медленно, — если только ты меня любишь.

Его глаза встретились с ее. Он понял — только и подумала Тони, — и ею овладело сильное смущение.

— Я нет… я хочу сказать… как я могу любить?

Она замолчала, потому что он засмеялся, но без всякого издевательства или насмешки.

— Как ты можешь любить высокомерного тирана?

Это ты хотела сказать? — произнес он и, так как она молчала, договорил: — Я не высокомерный тиран, моя дорогая, а вот ты была для меня настоящим мучением.

Что он говорит? И этот мягкий голос, в котором, кроме нежной любви, ничего нет.

— Дарес, — недоверчиво выдохнула она, — ты… любишь меня?