Потому что (не) люблю (СИ) - Андриевская Стася Страница 44

— А ты ей сутенёр что ли? Или отец? — Эта мысль неожиданно позабавила, я даже не сдержал усмешку. — Хотя неважно, в любом случае незачёт тебе по воспитательной части.

Мужик стиснул зубы, сдерживая то ли злость, то ли досаду. А я вдруг отчётливо понял, что не угадал, но при этом задел за живое.

— Давай так, господин Магницкий, ты кончаешь юморить и просто отвечаешь на мои вопросы. Тогда я тебя отпускаю. Не отвечаешь — сидишь здесь, думаешь над своим поведением. Скажем, сутки. Потом, если настроения поговорить у тебя так и не появляется, мы колем тебе «болтунчика», и ты в любом случае всё рассказываешь, но уже под кайфом. Я не сторонник последнего метода, но и стеснительно яйца мять не буду, сразу говорю.

— Кстати про яйца. Ты как, нормально?

— Ладно, — пожал он плечами, — сиди думай. — И решительно пошёл на выход.

— Да расскажу я, хрен ли там! Всё равно и сам ни черта не знаю.

И рассказал — всё как есть, от «а» до «я» Мужик посидел, хмуро глядя в стол и поигрывая желваками, и вдруг рванул меня за химо:

— Трахал её?

Пауза глаза в глаза… И до меня наконец дошло. Откинул голову, выдыхая в расслабленном смешке:

— А-а-аха… Вон оно что! Поня-я-ятно. Ну что тут скажешь, братан — не завидую я тебе, ой не завидую! Уж не знаю, какова она в постели, не пробовал, клянусь, но что по жизни дура, то дура. А если прям откровенно — то ещё и сука.

Ожидал удара, даже приготовился уклоняться, но мужик лишь резко отпихнул меня:

— Так, ладно. — И направился к выходу: — Жди здесь.

Как будто у меня был выбор!

Не знаю, сколько прошло, может час, может чуть меньше, когда он вернулся. А вместе с ним и эта, Славка.

Хмуро проследил, как она заторможенно прошла к столу и опустилась на стул — на самый краешек. Только что ручки на коленках не сложила, скромняга. Опустила голову. Я перевёл вопросительный взгляд на мужика, он кивнул:

— Ты, вроде, хотел поговорить с ней? Давай.

— Может, руки мне для начала развяжешь? Или боишься, что я её придушу?

Он красноречиво хлопнул он по кобуре подмышкой, но руки освободил. Я потёр запястья.

— Пусть она просто расскажет всё с самого начала. Начиная с покоцанной тачки, включая переписку с моей женой и заканчивая подставой.

— Резонно, — согласился он.

Девчонка нервно вздохнула, глянула на него искоса:

— Игнат, я…

Он врезал кулаком по столу, обрывая ненужный трёп. И она рассказала о том, как ей нужны были деньги, как Маринка наняла её поцарапать мою тачку, и как потом предложила совратить меня. Прежде чем сказать про совращение, долго мялась, а всё-таки признавшись, тут же принялась оправдываться, что с самого начала отказывалась, говорила Маринке, что не сможет, потому что ещё девственница, на что та ответила: «Не парься, он всё равно этого даже не поймёт»…

— Что за бред, Слав? — сквозь зубы зло процедил Игнат.

У меня же просто потемнело в глазах. Я-то знал, что это правда. Девчонка просто не могла этого придумать: ни того, что я откажусь ездить на «опущенной» тачке, ни того, что не стану сильно нагибать за это её саму, ни, тем более, про девственность — этот камень в мой огород вообще могла кинуть только Маринка, намекая на наш с ней первый раз.

Да что же это? Как? Она действительно наняла её на этот беспредел сама? Зачем? Чтобы появился повод сбежать? Что за бред… Почему просто не развестись, если так хочется уйти? Что за…

— …я не знаю зачем это сделала! — уже не сдерживая слёзы, почти кричала Славка, а я понял вдруг, что упустил целый их разговор на повышенных тонах. — Просто… просто мне хреново было, это так сложно понять?! Да я виновата, но…

— Как? — прервал он её. — Как?!

— Элементарно! — она поцеловала свою ладонь и положила руку на стол.

У основания ладони, рядом с отпечатком губной помады, виднелся шрам от давней глубокой царапины. И я аж охренел от примитивности этой подставы! И от её бездумной жестокости. Вот сука…

— Но я бы ни за что не пошла дальше, клянусь тебе! — оправдывалась девчонка, и я словно уже был здесь лишним. — Игнат, ну правда…

— Хватит! — Я поднялся, оторопело постоял, словно не понимая, что теперь. Дальше бы она не пошла… А куда ещё дальше-то, если спектакль и так отыгран на «Оскара»?! — Не было у меня с ней ничего, расслабься, — бросил, не глядя, Игнату и пошёл на выход.

Он догнал меня за дверью.

— Я всякого в жизни насмотрелся, но сейчас даже не знаю, что и сказать. — С раздражением кивнул в сторону оставшейся в комнате Славки. — Твоя жена, получается, после всего этого пропала? И там, вроде, даже суицид рисуют?

Я лишь хлопнул его по плечу и пошёл дальше.

— Слушай, ну, может, помочь чем? — окликнул он. — Что бы хоть как-то…

Я не ответил. А смысл?

Не помню даже, как добрался до своего района. Кажется, пешком. Просто шёл и не замечал ничего вокруг. Даже не знаю, как долго разрывался в кармане телефон, пока какая-то случайная прохожая не дёрнула меня за рукав:

— У вас звонит…

Машинально принял вызов.

— Данила, здравствуй… — как-то подозрительно мягко начала Оксана. Слишком мягко даже для неё, если такое вообще возможно. — Ты там как?

— Нормально, — невольно замедлил я шаг. — А что?

— Ну… — замялась она. — В общем, мы получили письмо. От Марины…

Письмо оказалось самым обыкновенным — бумажным, написанным от руки. Оксана переслала мне его единственную, сфотканную на телефон страничку.

— Только это пока негласно, — предупредила она. — Андрей зол, не хочет тебе его показывать. Но он скорее всего не выдержит и ещё и к тебе нагрянет за объяснениями. Однако, я считаю, ты имеешь право знать уже сейчас. В конце концов, оно имеет к тебе прямое отношение. И знаешь, что ещё… — Замялась. — Может, Андрей прав, и я действительно просто наивная дурочка, но я всё равно не верю, что ты на такое способен. А там уже… — Тяжело вздохнула. — Словом, если это правда, то пусть остаётся на твоей совести, а я лучше так и останусь наивной дурочкой.

Всё, что я мог сделать после такого эпичного монолога — это опуститься прямо здесь на покрытую изморосью отмостку какого-то павильона и открыть фотку письма.

Почерк был Маринкин, я узнал бы его из тысячи — ещё с тех времён, когда, учась и работая в Старом Осколе, стабильно получал от неё по письму каждую неделю. А иногда и по два — испещрённых сердечками, отпечатками её губ и пылкими признаниями в вечной любви.

В разговоре Оксана упоминула, что конверт без обратного адреса, но всё равно, как я ни просил, так и не выслала мне его фото, и теперь я наконец понял почему: по штампу я мог бы определить город отправителя, вплоть до номера почтового отделения… И Оксана подстраховалась от этого. На всякий случай. Потому что, несмотря ни на что, даже она поддалась сомнению.

…Маринка извинялась за своё исчезновение, клялась, что иначе было нельзя. Объясняла это тем, что боится. Меня. Писала, что я абьюзер и деспот. Жестокий и беспринципный эгоист, растоптавший её веру в себя и самоуважение. Писала, что жизнь её — уже давно заточение и мука, но я угрожаю расправой, если она вздумает уйти. Сам же при этом гуляю направо и налево. И если раньше она могла всё это терпеть, то теперь встретила, наконец, человека, с которым по-настоящему счастлива… Он очень хороший, он по-настоящему любит её, а она — его, но теперь она боится и за него тоже, ведь я способен на всё… И ей очень жаль, что своим исчезновением и имитацией смерти она заставила их переживать, но по-другому было нельзя.

«Он разрушил меня и мою жизнь, но теперь я вырвалась на свободу и буду писать вам ещё, а спустя какое-то время даже приеду в гости. Или вы ко мне, как получится» — обещала она. — «Только не рассказывайте об этом ему. Я боюсь, что он меня найдёт, и уничтожит окончательно. Пусть лучше думает, что я умерла»…

Она обращалась не ко мне, а именно к родителям, но в каждой строчке я словно чувствовал ядовитый упрёк в свой адрес. Словно она знала, что письмо всё равно попадёт в мои руки. Больше того — создавалось ощущение, что это письмо и было написано для меня. Мне. Как финальный штрих и витиеватый росчерк.