Мечтательница, или Отомсти мне, если сможешь (СИ) - Ройс Ева Страница 45

Глава 16

/Элина Кравцова. Месяц спустя/

Мне казалось, что хуже быть не может, когда он уехал. Когда грустила, скучала и страдала, горюя над тем, что больше не можем увидеться, встретиться, обняться.

Оказалось, “хуже” быть может. И оно было сейчас. Раньше были переписки, были сообщения, были его фразочки. Были ночи общения, что заряжали дозой на весь день. А сейчас все это отсутствовало. Отсутствовала и сама я. Раньше жила от ночи до ночи, а сейчас умерла совсем… Морально, и не знаю причину, по которой до сих пор не физически.

Меня поражало, насколько сильно я влюбилась. Поражало и то, что не могу взять себя в руки. Даже родители уже не лезли, наблюдая за призраком своей дочери. Не знаю, каким чудом заставляла себя ходить в универ и вообще хоть что-то делать. Марго, заметив мое состояние, предложила уменьшить количество занятий до одного в неделю, по субботам.

А мне хотелось раствориться в рисовании. Течь, как разводы акварели в воде, рассыпаться мелкой крошкой, как пастельный карандаш на бумаге, становиться такой же серой и блеклой, как легкие штрихи грифельного…

Я нарисовала бесчисленное множество картин. Особенно много — его портретов. Какие-то сожгла, надеясь сжечь с ними и воспоминания о нем, какие-то исчеркала, смяла и выбросила. Но это малое количество по сравнению с тем, что осталось… Альбомы, целые альбомы, посвященные ему и нам.

Это было моей персональной раной. И как же жаль, что эту рану не получалось прижечь, чтобы не так ныла…

Сашу не выходило забыть. Еще не получалось отвлечься. Я перестала гулять и выходить на улицу. Обычно оговаривалась холодной декабрьской погодой, но внутри… Мои маленькие тараканы и бабочки, что оплакивали эту потерю вместе со мной, знали: он был всюду. Я видела нас с Сашей на мосту, на лавочке у моего подъезда, у фонтана, рядом с высоткой, с крыши которой открывался невероятный вид. Москва оказалась такой маленькой по сравнению с моими воспоминаниями. В ней не осталось ни кусочка, где не было бы их. А воспоминания уходили далеко за ее пределы…

Миллион раз я прокручивала в голове наши последние минуты. Жалела? Еще как. Все случилось настолько глупо, неправильно, сумбурно… Но самолет лишил нас возможности исправить все вовремя. А после… После было поздно. Уже выйдя с аэропорта я стала бояться навязываться и мешать. Почему-то подумалось, что ему, наверное, так будет лучше. Следом начала уговаривать себя, что так будет лучше и мне: появится время, сон, стану прилежнее, исчезнут скандалы с родителями и прочее. Тараканы в голове важно поддакивали, соглашаясь с голосом рационального разума, а бабочки внутри выли, стонали, словно какие-то кошки раздирая душу на кусочки, оплакивая то, что так любили.

Время шло, ситуация не менялась. Саша не писал мне, я тоже хранила молчание, совершая паломничество в наш диалог по сотне раз на день. И очень тяжело, очень медленно осознавала и принимала мысль, что ничего уже не исправить. Что все, окончательный конец. А главное, что он признал, что жизнь без меня его устраивает.

В какой-то момент бабочкам надоело выть. То ли голос сорвали, то ли ногти сточили… В общем и целом, в моей душе поселилась абсолютная пустота, а в голове холодная решительность. Наверное, следует сказать спасибо Янке, ведь именно ее слова оказались тем самым волшебным пинком в пятую точку:

— Сколько можно быть страдалицей?! Если мечтаешь о чем-то, встань и сделай. Найди, попытайся, добейся своего. И я говорю не только о Саше, Лина! Ни один мечтатель не исполнил мечту бездействием.

Были ли у меня мечты? В тот миг думала, что нет. Вымерло все и вся. Но чуть позже, листая ночью галерею телефона и в который раз рассматривая фотографии из поездки, пришло осознание: хочу изменить жизнь. Хочу переехать в этот город. Хочу работать тем, кем желала. Хочу, чтобы детские мечты вперемешку со взрослыми стали былью.

Янина мной была довольна. Я откопала информацию, плотно занялась изучением английского и… подала документы в университет Нью-Йорка. А ныне мы обе трепетно ждали ответа.

— Кажется, письмо из Хогвартса я в детстве меньше ожидала, чем сейчас твое! — жаловалась Яна. А я лишь улыбалась в ответ и переводила тему. Одной из постоянных были занятия Янки с Адовичем, на которого та не уставала жаловаться. Хотя все чаще в ее речах негодования и возмущения я замечала нотки уважения и заинтересованности, чему несказанно удивлялась. Но мало ли…

Значимую нишу моей жизни также занял Тим. Он не оставлял меня в покое, не позволяя совершенно расклеиться, вытаскивал на улицу, настаивал на культурном развитии. В общем, стал отличным другом. Тем, с которым очень хорошо и уютно вместе…

В таких вот метаниях и подошел к концу ноябрь, подбираясь к середине декабря. И едва я слышала упоминание о Новом годе, как вновь мое решительное и хладнокровное состояние сменялось унынием и печалью. Я никак не могла отделаться от мысли, что его мы хотели встретить вместе. Вместе отсчитывать последние секунды уходящего, вместе пить шампанское, после закусывая сладким поцелуем, вместе входить в новый год, который тоже был маленькой жизнью.

Не зря говорят, что в уходящем году следует оставлять то, что ушло. Но… воспоминания всегда уходили неохотно, а надежда и вовсе бежала впереди паровоза как славный олимпийский чемпион.

Надежда на совместное будущее, может, и не сбудется, но на отличный год просто обязана. Еще один такой я не выдержу!

/Александр Андреев/

Я в который раз обновлял страничку Лины во всех соц. сетях, но они показывали одно и то же: она была в сети в день нашей ссоры. Я ей писал сообщения, пытался звонить, причем не только по интернету, но бесполезно. Лишь долгие гудки и механический голос робота, повторяющий изо дня в день "Вы можете оставить голосовое сообщение после сигнала". Яна на меня тоже обиделась на меня, поэтому я добился от нее только одной информации: что моя девочка дома и с ней все в порядке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Меня душило осознание собственной глупости и то, что я ничего, черт побери, не могу сделать. Я даже не в соседнем от Линки городе, чтобы, бросив все, поехать к ней. Потому я лишь метался из стороны в сторону, пытаясь успокоиться, учиться и… думал. О нас с моей Элиной. И умудрился додуматься до того, что готов. Готов простить ей все, но только не отпускать. К черту все, если я не слышу ее ласковое "Сашик" или не получаю десятки забавных шуток и стикеров в поцелуйчиками и красными сердечками. К черту все, если я не могу прикоснуться к ней и не могу сказать, что люблю ее.

Твою мать! Какой же я… идиот. Хотя к контексту подходит идеально другое, нецензурное слово.

Приближающееся Рождество и праздники меня отнюдь не радовали. Впервые я чувствовал себя чужим в уже ставшем родным Нью-Йорке, ненужным куском пазла, который все хотят прилепить туда, куда он не влезает, не понимая, что он из другого набора.

— Эй, Алекс, — окликнул меня Сэм, положив руку на мое плечо. — Так ты едешь с нами?

— Да, — машинально ответил я, а затем, нахмурившись спросил: — А куда?

— Ну ты даешь! — хмыкнул Роджер, оторвавшись от своего телефона. — Старик, мы тут больше получаса распинаемся.

— Прости, я задумался. Так куда?

— В Таннерсвилль*, как и планировали, — ответил Сэм. — Только представь: мы, девочки, теплый дом с видом на заснеженные вершины и…

— Лыжи, — закончил я, не желая слушать пошлые шуточки друга.

— И это тоже, — обнимая свою девушку, кивнул парень. — Едем?

Я задумчиво посмотрел на экран смартфона, машинально вертя на пальце подаренное кольцо своего ежика. Элинка до сих пор была в сети почти месяц назад, а все мои сообщения остались непрочитанными.

Еду. Но только не в Пенсильванию, а в гораздо более интересное место.