Наталья Костина - Верну любовь. С гарантией Страница 45

— Какой же он донской? Он же явно чернобыльский! И что это с ним случилось? Шерсть-то у него где? Долго в шкафу спал, что ли? Молью побило?

— Шерсти ему не положено. Чем меньше шерсти, тем лучше. Это вам не персюк какой-нибудь лохматый и тупой, как муфта. Он у нас интеллектуал. Все понимает, только что не говорит. И людей прекрасно чувствует. К плохому человеку ни за что не пойдет. И вообще… он у меня самый умный, самый красивый… самый любимый… Иди сюда, мальчик ты мой дорогой!

Но кот пошевелил огромными, как локаторы, ушами, дернул хвостом, гордо прошествовал мимо всех и вспрыгнул на колени Кати Скрипковской.

— Ой! — вскрикнула она от неожиданности и робко погладила экзотическое животное. — Ой, он… горячий! Он не заболел?

— У него температура тела выше сорока градусов, — пояснила Наталья. — Это чтобы без шерсти не мерзнуть. И все равно он мерзнет, конечно. Все время на батарее спит.

— Какой он приятный на ощупь! — восхитилась Катя, осторожно гладя кота кончиками пальцев. — Прямо бархат какой-то! И в складочку весь… Ой, он меня лизнул!

Кот, громко мурлыча, совсем как обыкновенный дворовый Васька, довольно терся о ее руки.

— Обычно он к чужим не идет, — озадаченно заметила Наталья, наблюдая картину полного кошачьего экстаза. — Финя, Финечка! Иди к мамочке! — позвала она кота.

Но тот только слегка муркнул, демонстративно свернулся клубочком и закрыл глаза.

— Вот подлец! — обиделась Наталья. — Задницей ко мне повернулся! Неблагодарное животное. Мужик мужиком. Как увидел красивую молодую девушку, тут же залез на колени и разлегся!

— Лысенко, тебе такого кота нужно на родовом гербе изобразить!

Катя осторожно подняла свитер и накрыла им засыпающего сфинкса. Кот благодарно привалился к ее теплому животу, завозился, устраиваясь поудобнее, и затих.

— Честно говоря, я ужасно рада, что он так сразу к Кате пошел. Он вообще недоверчивый. Тортик к кофе подавать?

— Подавать, подавать, — забеспокоился Лысенко. — Как же мы без тортика?

— Да, вовремя вспомнила. С обувью ведь большая проблема. Обувь-то моя ей не подходит!

— Да? — озадачился Лысенко, осторожно слизывая крем с ножа. — А почему?

— Потому что у меня 37 размер, а у нее 38.

— Ну и что? На размер всего-то.

— Ты меня внимательно слушал? Это если бы наоборот было: у меня — 38, а у нее — 37, то ватки бы подложили. А так не получится. Вот, у меня список, какую обувь желательно приобрести. Завтра идите и присмотрите. Да перестань ты крем слизывать, тебе что, торта мало?

— Торта много не бывает, — ответствовал Лысенко. — Смотри, вот к коробочке прилипло. Ты же, буржуйка, все равно добро выкинешь, облизывать не станешь?

— Я вообще сладкого не ем, — обиделась хозяйка. — А не потому, что буржуйка.

— Да чего ты так, Катерина, расстроилась? — недоумевал Лысенко. — Женщина радоваться должна, когда ей обновки идут покупать, а у тебя такой вид, как будто на похороны собралась. Кстати, не понимаю, каким образом мы с Колькой опять у тебя оказались? Заколдованное место какое-то, ей-богу! Поехали по домам, а проснулись у Скрипковской.

— У тебя снова денег на такси не было, — мрачно заметил Банников.

— Так праздники же, — пояснил Лысенко. — Откуда им взяться, деньгам-то?

— У меня тоже, — вздохнула Катерина, — денег совсем мало осталось…

Лысенко просек проблему, что называется, с лёту:

— Так вот почему ты такая кислая сидишь! Ладно, не горюй, на обувку мы тебе с Колькой бабок налипуем[1]. Ну, я это… знал, что все равно понадобится, и сразу оформил… — Лысенко смущенно, насколько он вообще мог быть смущен, полез в карман и выложил на стол нечто, завернутое в газету. — Вот.

Банников крякнул, а лейтенант Скрипковская заерзала на табурете.

— У меня сапоги хорошие, новые, — зачем-то пояснила она. — Очень удобные. В них целый день ходить можно, и ноги не устают. Не знаю, почему они Наталье Леонидовне…

— Эх, Катерина, Катерина! Наташка с тобой сколько провозилась, а ты так ничего и не поняла! Не то хорошо, что удобно, и не то удобно, что красиво! Купим тебе сейчас недорого…

— Экономный ты наш! — похвалил друга Банников.

— Попрошу без ехидства! Да, экономный! И из этих денег, заметь, копейки не взял. Значит, еще и честный. Кстати, Катерина, ты, пожалуйста, нас «товарищ майор» и «товарищ капитан» не называй. Неудобно. Просто Игорь и Коля. Представь, что мы твои… э… близкие друзья.

— Куда уж ближе, — заметил невозмутимый Банников, — если вторую ночь у тебя ночуем.

— Не бойся, мы никому не скажем! — заверил ее Лысенко. — Твоя репутация не пострадает.

— Ах так? — не растерялась Катя. — Значит, вы никому не скажете? Огромное вам спасибо. Значит, и я не скажу, что вы тут вдвоем с… Колей провели две ночи в одной постели… Игорь!

— Ты смотри! — удивился Лысенко. — Что делается! На ходу подметки рвет! Наташкина школа.

С того злополучного вечера, когда Люба Крячко выставила из своего дома Владимира Парасочку, прошло уже много времени, а настроение все еще было ниже нулевой отметки, да и дела шли все хуже и хуже. Во всех отношениях. Пришлось отдать Светке тяжело заработанное — это ведь всегда так бывает: берешь в долг чужие, а отдавать-то уже свои приходится. Тем более Люба на машину копила, за квартиру в банк выплачивала, да и о летнем товаре подумать надо было, и вообще — мало ли что может в жизни случиться, а она без копейки. Осталась она и без мужика, и без денег, да еще и слава нехорошая о ней стала идти — и что до мужиков чужих падкая, и что вроде бы на руку нечиста. Отродясь Люба чужого не брала, и обидно ей очень такие шепотки было за спиной слушать. Новый год прошел, как панихида, — никто ее никуда не пригласил, никому она стала не нужна… Сидела Люба одна у телевизора, плакала, ела курицу копченую, которую тетка с оказией передала, торт в розовых розочках — но вкуса не чувствовала. Все было одинаково пресным, как трава, — и курица, и торт.

Светка на базар не выходила — а то так бы и плюнула ей Люба в бесстыжие глаза! Володечку видела только раз, и то издали — предатель, иуда; на их месте теперь стояли родственники — шурин Пашка и жена его Ленка, стерлядь еще та. Зинка тоже волчком крутилась, только с ней Люба и разговаривала. От нее она узнала, что Светка собралась магазин открывать, и не где-нибудь, а прям в самом козырном месте, в «Новом веке», где аренда была о-го-го, зато и цены выше, а от покупателей вообще отбою не будет — только успевай поворачиваться. Ругая себя в душе, бегала Люба на магазин смотреть — пошла в другую сторону, а ноги сами вынесли. Увидела. Расстроилась. Место и впрямь золотое — тут тебе и трамвайная остановка, и выход из метро; тротуар новый, все плиткой выложено, не то что у них в рядах — колдобина на колдобине, ноги поломать можно. Витрины огромные — сплошное стекло, загляденье. Каждый магазин в два этажа — Европа, да и только. Вот где эта дрянь развернется! И самое обидное, что на ее, на Любино кровное, на заработанное. И сволочуга эта там была собственной персоной — на полочках товар расставляла. Штаны кожаные на задницу свою нацепила, волосы перьями покрасила. Ишь скачет, как коза на привязи! Куда только радикулит девался! Захотелось Любе прийти ночью, стекла в этой лавочке перебить; умом-то она понимала, что никуда не пойдет и стекла бить не станет, — поймают, штраф припаяют и с рынка в три шеи выпрут, но несколько дней ее эта мысль грела.