Афанасия Уфимцева - Все еще будет Страница 45

Дома облагородились евроремонтом и перепланировкой, думал Фредерик. Раскольниковский «шкаф» превратился в просторную залу. Но желтая мерзость осталась, подобно клопам затаившись за шелковыми обоями класса люкс, тараканами заползая в подвалы и пропитывая асфальт. И конкретный город здесь ни при чем. Он лишь фон, ключ, код. Место повышенной концентрации ползучей желтизны.

Вот ведь в чем штука-то! Он понял, как построит свою диссертацию…

Если выживет, конечно.

Гриневицкий смерил Фредерика презрительным взглядом и со словами «Жуть как не люблю, когда за мной наблюдают в лучшие моменты жизни» схватил со стола бутылку виски и опустил ее на голову отважного британца.

Но в то же мгновение Фредерик был отомщен – вторая бутылка Jameson очутилась в руке Маргариты и опустилась на голову Гриневицкого. Удар был классическим: точным и не слишком сильным – как говорят политики, соразмерным. Бутылка не разбилась, но из открытого горлышка по волосам Гриневицкого потек драгоценный нектар. Маргарита заметила, как, падая, он не без удовольствия облизывал свои пухлые красные губы и причмокивал.

Промежуточный исход встречи был не самым печальным из возможных. Отчаянный британец был в сознании и мужественно постанывал. Стратег находился в полной отключке. Но дышал ровно и спокойно. Похоже, он спал.

Сначала наклонилась к Фредерику. Он приоткрыл ясные глаза и блаженно, но решительно улыбнулся. Как поется в патриотической британской песне, Britons never, never, never shall be slaves[23].

Выходило, что Фредерик в последний момент увернулся и бутылка прошлась по касательной. Во всяком случае, держался он не за свою дурную голову, а за невинно пострадавшее плечо.

Это обнадеживало.

Затем осторожно приблизилась к Гриневицкому. Аккуратно сняла новенький галстук и крепко связала им его руки.

Береженого Бог бережет!

Тем временем Фредерик поднялся на ноги. Оценил ущерб. Ничего страшного. Ушиб плеча, не более того. Все кости на месте. Голова тоже.

Жить можно!

О плане дальнейших действий договорились без лишних споров. Да и спорить, собственно, было не о чем. Чтобы не вступать в конфликт с рулевым (который мог быть вооружен), решили делать ставку на внезапность и быстроту. Рывком открыв дверь каюты, синхронно бросились в темную воду канала. После пережитого горячего стресса контрастные водные процедуры были очень кстати.

До ближайшего причала метров двадцать, не больше. Доплыли в два счета. И для Маргариты, с ее-то опытом, и для Фредерика, в жилах которого текла шкиперская кровь, это были сущие пустяки.

Перед тем как ринуться в чернеющую водную пучину, Фредерик на мгновение бросил прощальный взгляд на негостеприимный катер. В голову ворвалось битловское – We all live in a yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine[24]. Правда, теперь старая песня наполнилась совершенно новым, неожиданным содержанием.

Поднялись по ступенькам на набережную. От изумления обомлели. Прямо перед ними – пресловутый дом 104, где когда-то жила небезызвестная старуха-процентщица, а теперь квартировал отчаянный Фредерик.

Что скажешь? Повезло.

Поднялись в квартиру. Поменяли одежду, обсохли.

План дальнейших действий был опять принят быстро и единогласно. Решили срочно уехать из Питера в Вольногоры. На время. Было ясно, что Гриневицкий скоро очухается и двинется к дому старухи-процентщицы. Возможно, не один. Не исключено, что с топором.

А вот встречаться с ним в таком контексте совершенно не хотелось.

Фредерик проводил Маргариту до гостиницы. Вернулся к себе. Надо было без промедления собрать вещи, чтобы успеть на вечерний «сапсан» до Москвы.

Включил телевизор – городские новости. Было как-то странно. Город продолжал жить своей обычной, спокойной жизнью, даже не заметив, как подданный Ее Королевского Величества мерными саженками рассекал темные воды канала Грибоедова.

Из телевизора вдруг заструился озабоченный женский голос: питерские ежики не могут заснуть из-за аномально теплого ноября. Осень окончательно запуталась в весне.

В голове Фредерика родился незатейливый стих:

И как заснуть ежику,Когда вокруг такое.Страшно.

Всю дорогу до Москвы Маргарита не могла избавиться от нервной дрожи. Замотала теплый шерстяной шарф вокруг шеи – тот самый, в котором милый Ваня когда-то принес Бобика. Укрылась пледом.

Бесполезно. Накатил запоздалый страх, и слезы стали сжимать горло. Зубы противно постукивали, норовя попасть в такт колесам разогнавшегося «сапсана». Как нарочно.

Развалившись в кресле напротив, безмятежно спал Фредерик.

Маргарите очень хотелось расплакаться, но было стыдно.

Пора уже перестать испытывать судьбу и начать вести себя благоразумно, размышляла она. С другой стороны, все это было не забавы ради. Теперь, когда все действующие лица атаки на милого Ванюшу раскрыты, он сможет легко разобраться с ними, и прежде всего с Лизой.

«И уже тогда никто не помешает нам быть вместе», – заключила Маргарита.

Оно того стоило. Безусловно, стоило.

Глава восемнадцатая, в которой в Вольногорах объявляется дорогой гость

Милка, твой я домик знаю —Под окошечком сады.От души ли, милка, любишь —Ты по совести скажи.

Тот день у Ивана Григорьевича Иноземцева начался на удивление хорошо. В девять утра состоялась встреча с адвокатами – прогнозы были самые радужные. Выходило, что все улики, собранные следствием, рассыпались в прах, как египетские мумии. Но на сердце было празднично и по другой причине. Вот-вот вернется Маргарита, и он сообщит ей, что скоро весь этот кошмар закончится и они непременно будут вместе. Про себя подумал: вряд ли в Вольногорах найдется еще один человек, столь страстно ожидающий окончания школьных каникул. Так подумал – и весело, по-детски улыбнулся.

По этим радостным причинам в здание городской мэрии он не вошел, а прямо-таки влетел – за Иваном Иноземцевым было давно замечено: находясь в добром расположении духа, он начинает перемещаться в два раза быстрее – не шагом, а легкой, пружинистой рысцой.

Просматривая почту в своем кабинете на втором этаже, невольно встрепенулся от разговора, волею случая донесшегося из приемной. Надо сказать, что дверь в свой кабинет Иван Григорьевич большей частью держал открытой, сознательно идя на некоторые неудобства в угоду неким демократическим принципам. От этих самых принципов и пострадал, поскольку услышанный разговор мгновенно погрузил его в полнейшее оцепенение.

– Видать, быть в доме Северовых скорой свадьбе, – этот голос принадлежал его секретарю Марии Гавриловне.