Евгений, Джек, Женечка (СИ) - Горышина Ольга Страница 46

К счастью (не моему, а Джека), никто из моих детей не захотел пить чай — витаминный. Как и спускаться вниз: Ярик запустил сестру в комнату с котенком, и Берька теперь носился по лестнице вверх-вниз и орал на меня, что я не помогаю ему с приступом — потрясет-потрясет бородой и снова в одиночную атаку пойдет. А я воевала в это время сама с собой и со здравым смыслом — я же не могу оставить Джека на ночь в бане и пригласить в дом тоже не могу. Могу, конечно, ведь диван внизу раскладывается и даже в собранном виде на нем можно выспаться — всяко лучше, чем на полке в бане. А у меня даже лишней подушки нет! Взяла декоративную с дивана и плед. Схватила ключи от бани и оставила все это добро в предбаннике. Принесла туда термос и бутерброды — пусть думает, что хочет, потому что ничего лучше я придумать не могу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Впрочем, никто не запрещает ему поужинать в городе. Я не обязана его еще и кормить. Или он так не думает и ждет от меня женской заботы? Только бы не тепла! У меня уже все холодное — и руки, и душа, и ноги… Только голова горит, а с Сомовом встречаться лучше с холодной. Или вообще не встречаться — закрою дом на замок и завалюсь спать. Я не обещала составить ему компанию. И он больше ничего не написал — кроме, спасибо, я вам не помешаю. Да ты уже помешал — смешал все мои планы на свободную жизнь. Теперь даже свободная футболка давит на грудь так, что дышать становится практически нечем.

Я села на диван, схватила подушку и прижала коленями к животу — весь жизненный опыт последних двадцати лет ушел испариной, которую я вытерла о ту же подушку. Ну чего я себя так накрутила?! Джек признался, что идти ему некуда и не к кому — с друзьями делиться личными переживаниями не в его стиле, а матери нужно дать время выдохнуть. Ну и ему для работы нужна свежая голова без вынесенного мозга. Досталось бедолаге ни за что. Как и мне собственно тоже. Ничего не сделали, а обвинений в свой адрес собрали целый чемодан. Только ехать с ним некуда — мы только-только прибыли на отправной пункт. И, кажется, не брали билет на «машину времени», но вот же — снова оказались в чужих глазах парой и без вины виноватыми…

Джек будет здесь — в двух шагах от меня, но я к нему не выйду. Так я решила и всю прогулку с собакой оглядывалась — вдруг столкнёмся, и тогда от разговора будет не отвертеться, а пока говорить нельзя, все болит… Да и если нас снова увидят вместе, среди недели, тут и ленивый гадость подумает…

Я накормила собаку, выкупала дочь, отправила в душ Ярослава — с меня самой сошло сто потов. Уложив всех спать, рухнула поперек застеленной кровати. Стеклопакеты не пропускают никакого звука. Душно, но я не открою окно — пусть лучше ничего не услышу. Но телефон пикнул достаточно громко:

— Спасибо за заботу. Придёшь? Ещё чай остался…

Многоточия в сообщении не было, как, впрочем, и точки. Точку в отношениях мы так и не поставили, а все остальное я напридумывала себе сама… Но и он, он же тоже сидит в бане и всякую херню про меня думает. Ну почему, почему мне было трудно послать его в баню, когда он попросил у меня крышу над головой?

Во рту пересохло, голова раскалывалась — витаминный чай мне не поможет. Я пялилась на чёрный прямоугольник телефона, но не понимала сути только что прочитанного, как и художественной ценности знаменитого «Чёрного квадрата».

Экран снова вспыхнул — в темно-сером прямоугольнике белым было написано: «Приди, пожалуйста», и в зелёном появился мой ответ: «Дай мне пять минут». Только хватит ли мне их, чтобы успокоить разбушевавшееся сердце и подтянуть разболтавшиеся нервы?

44. Бомж

Господи, Боже ж ты мой! Даже в ту далекую ночь коленки не тряслись так сильно, как сейчас начали за чертовы пять метров от крыльца до бани — я чуть через порог не кувыркнулась.

— Понедельник — день тяжелый? — прижалась я горячей щекой к косяку, чтобы казаться непринужденной.

Но если Сомов хоть чуть-чуть сохранил умение читать мое состояние по лицу, то точно знал, что перед ним снова испуганная пятнадцатилетняя девчонка. Собственно он выглядел не лучше, чем в шестнадцать, когда возомнил себя мужчиной. Челка взъерошена, ворот рубашки расстегнут… Тогда, правда, он был в футболке, и та из-за дурацкой худобы, когда он летом попер в рост, висела на нем тряпкой.

— Дверь закрой, а то комаров напустишь.

Усмешка вышла неестественной — нервной. Я закрыла дверь, отрубая себе все пути к отступлению. Верхний свет не горел, только тусклый фонарик — боже, он решил поиграть со мной в дежавю? Или понимает, что свет в бане может привлечь нежелательное внимание соседей, хотя за глухим забором ничего не видно же… Его самого рассмотреть я успела в свете уличного фонаря, реагирующего на движение. Сейчас на мое движение — даже мелкую дрожь — реагировали глаза, то вспыхивая на бледном лице Джека, то… Загораясь еще ярче. А вот мое лицо сейчас, наверное, темное — от страха, безумного — я до сих пор не понимала смысла Рубикона, который перешла.

— Садись, в ногах правды нет.

И в твоих глазах тоже — я отвела взгляд от довольного лица и уставилась на руку, которая погладила лавку рядом с затянутым в джинсу бедром. Ночь и день не прошли даром — он решил воспользоваться моим предложением тела без души. Ну так что ж… Душа моя все равно в пятках — ее даже днем с огнем не сыщешь, что уж про тусклый свет фонарика говорить.

Я села, и Джек убрал руку, но не обнял, а принялся наливать остатки чая в крышку от термоса. Термос другой, но ощущения прежние — точно расстались неделю назад, и неделя эта была наполнена дурацкими школьными уроками.

Я пригубила обжигающего чая. Рука Джека тем временем чуть не проломила столик — будь на его месте мое бедро, я проснулась бы с синяком. Проснулась? Или я уже сплю — и мне снится моя беззаботная юность — промозглый март, в котором чувства обостряются до предела. Если вообще у настоящей первой любви есть предел.

— Мать выгнала или сам ушел? — взглянула я на него поверх стакана из нержавейки, за которым пряталась от возможного поцелуя, словно за щитом.

— Очень тебя хотел увидеть. Не могу не спать две ночи подряд. Это небезопасно…

А взгляд опасный-опасный, только под ним страх отступает, уступая место совсем иному чувству — полной свободе. От всех и всех обязательств.

— Видел, я тебе подушку с пледом принесла?

— Видел… — глаза еще сильнее вспыхнули. Джек протянул руку и забрал от моего лица пустой стакан. — Я захватил спальник.

— Из дома?

— Из магазина.

— Долго бомжевать собрался? — попыталась я усмехнуться, но вышло криво.

— Пока в полицию на меня не заявишь…

— Дружки отмажут, не боись…

— Нет у меня тут дружков. Я не работал в Питере по специальности. Ни дня.

— Как так получилось?

— А вот так… Так что можешь смело меня выселять… Но, может, на что сгожусь? О бедном гусаре замолвите слово, — запел он тихо, — ваш муж не пускает меня на постой, но женское сердце добрее мужского и… Что-то там про уголок было.

— Там был торт, который коньяком не пропитали… — сжала я губы в миллиметре от его лица.

— В следующий раз приеду с тортом. Можно коньяк отдельно? Армянский пять звезд устроит? Или только Хеннесси?

Я чуть отстранилась, упершись в лавку обеими руками — просто хотелось потянуть затекшую спину, но тут же поймала взгляд Джека, довольно плотоядный, на прорисовавшейся под футболкой груди.

— Я пыталась поддержать культурную беседу в пригороде культурной столицы, а ты все опошлил… — снова сделала я попытку беззаботно улыбнуться и снова потерпела фиаско.

— Как всегда… Сказал же, мы, мужики, все одинаковые…

— А мы, бабы?

— Вы разные…

— И вам хочется разнообразия… — не отводила я взгляда от его не менее напряженного.

— Наоборот… Хочется с одной, но долго. Настоящая женщина — каждый день новая.

Он протянул руку, но я сумела увернуться, и Джек уперся пятерней в обшивку стены. Тяжело выдохнул, но не приблизил ко мне лица.