Сама дура виновата - Ашира Хаан Страница 46

Я поспешила пересечь его, привычно отведя глаза от вздыбленных коней на Аничковом мосту.

Один из самых популярных у туристов мостов я всегда недолюбливала. Конечно, история о том, как Клодт постоянно отливал вторую пару коней, а Николай Первый с тем же постоянством отсылал их кому-нибудь в подарок — «и так шэст рас!» — неизменно веселила туристов. Но лично я никогда не рассказывала продолжение — о том, что Клодту попеняли, на отсутствие языков у его коней, и он так расстроился, что заболел и умер.

Правда это или нет — не знаю, тем и оправдываюсь, когда спрашивают, почему я пропускаю эту часть. Но я просто не могу — у меня в горле встает комок, когда я думаю, что какой-то дурак сболтнул ерунду и буквально убил человека словом.

У нас, филологов, это больное место — сила слов.

Впереди, однако, была моя самая любимая часть набережной — до Ротонды.

Горячий чай согревал меня, даря ощущение, что все еще будет хорошо. Жизнь длинная, а я не прошла даже половины пути. Все самое интересное впереди.

Выстроившиеся вдоль набережной дома так же требовательно выстраивали мои собственные мысли, словно сам царь Петр проходил мимо с грозным видом, и они поспешно выпрямляли спины и равняли строй.

Ветер с воды выдувал все слишком болезненные чувства, охлаждая и обиду, и злость, обращая их в силу и решимость.

Я сама становилась этим городом, наполняясь от него строгой магией.

А потом все кончилось.

Зазвонил телефон в кармане, толкнул какой-то прохожий, засигналила машина и вдобавок ливанул дождь, намекая, что мне пора сворачиваться с прогулками.

Чудеса обычно долго не длятся, чтобы мы не успели к ним привыкнуть и заскучать.

Но ощущение силы, которую подарил мне Петербург — осталось.

И пригодилось.

Глава сороковая, в которой страдают пирожные, являются валькирии и победа остается за нами

— Дарин, ты где? — спросил телефон обеспокоенным голосом Элки. — Просыпаюсь, а тебя нет, дверь в твою комнату нараспашку, окно нараспашку, все цветы поморозила.

— Гуляю, — коротко отозвалась я.

— А-а-а-а… — Элка мгновенно успокоилась. — Тогда если будешь гулять мимо чего-нибудь съедобного, принеси нам, мы все подъели ночью.

— Хорошо.

Я решительно свернула на ближайшую улицу — и Петербург тут же подсунул мне булочную Вольчека. На, мол, покупай, что хотела, и давай домой.

Ну или я уже совсем с ума сошла с этим очеловечиванием города, а булочных Вольчека такое безумное количество, что куда ни пойди — наткнешься.

— Две улитки с корицей, две с картошкой, одну с сыром и ветчиной, шесть булочек со сливками, три… — я задумалась, но вовремя вспомнила про курьера. — Четыре эклера… Нет, погодите, пять! — себя-то я забыла сосчитать. — Круассан, корзиночку с кремом и…

— Чиабатту возьмите, — подсказала мне продавщица. — И ржаной.

— Нет, спасибо, — засмеялась я. — Мне просто на завтрак.

— Ну так хлеб свежий, и до ужина долежит! — улыбнулась та. — Все не выходить в такую погоду.

— В такую погоду теперь разве что до весны не выходить. Нет, я вообще хлеб не ем, спасибо!

Я все еще улыбалась, снова становясь живым человеком, а не призрачной частью города, когда из-за спины прозвучал раздраженный голос:

— Хлеб она не ест! Да тебе уже ничего не поможет, раз пирожные хаваешь за обе щеки! Давай быстрее шевелись, жируха.

Даже продавщица вздрогнула, и улыбка на мгновение пропала с ее лица. Она тоже была отнюдь не худенькой.

И наверняка часто слышала такие комментарии.

Я вот точно нередко.

На фудкортах, если я ела гамбургер, а не салатик, на меня, бывало, показывали пальцем и вслух ржали. Впрочем, салатик тоже не всегда помогал — замечание, что «ничего не поможет» я слышала не впервые.

В магазинах одежды меня окидывали презрительным взглядом и сообщали с порога, что «на вас ничего нет».

В автобусах рядом со мной занимали место в предпоследнюю очередь — после алкашей, но перед бомжами. А если я кому-то мешала выйти, то поверх обычного культурно-питерского «раскорячилась!» прилетало еще и «жопу наела, не сдвинешь!»

Я привыкла пропускать подобные комментарии мимо ушей. Забывать через несколько секунд. «Не обращать внимания», как советовали мне друзья, у которых такой проблемы не было. Вот продавщица могла бы меня понять, но и она уже привычным усилием воли отодвинула кучку дерьма в сторонку, прикрыла ее лопухами и сделала вид, что у нее насморк.

Все девушки нашего размера такое умеют.

Просто сегодня у меня был не самый удачный день. Первый день моего тридцатилетия, первые сутки жизни без потрясающего парня, который с ума сходил от моего тела, но стеснялся представлять друзьям и подписчикам «жируху» в качестве своей девушки.

Поэтому прилетело мне в самое больное место.

Я не успела закрыться, отразить, отвести удар в сторону — и обиды, что копились всю мою жизнь, спрятанные под горами дерьма и прикрытые лопухами, вдруг сдетонировали.

Наверное, был еще немного виноват Питер, напитавший меня силой и смелостью за мою прогулку. Я чувствовала себя такой цельной, такой настоящей —

И тут!

Этот!

Козел!

Я развернулась, сгребая с прилавка пирожные в открытой коробке и без паузы запуская ее прямиком в рожу стоящего за мной мужика. Брезгливо-раздраженное выражение на его лице еще успело смениться на удивленное, прежде чем его безнадежно заляпало кремом.

Следующие пошли булочки со сливками. Очень вкусными сливками. Жирными.

Чрезвычайно полезными для возрастной кожи.

Не уверена, что они были столь же полезны для пальто этого мужика, но мне было уже все равно. Я одну за другой метнула эти булочки в него, с каким-то яростным удовлетворением любуясь тем, как крем белыми кляксами ложится ему на морду.

А потом…

Я.

Разрыдалась.

В голос.

Мгновенно перейдя от состояния боевой ярости к полнейшему отчаянию.

Слезы, сопли, громкие всхлипы, которые я не могла уже сдерживать, икота и снова, и снова накатывающее ощущение безумной жалости к себе.

Ну что ж я не человек, что ли! Я, блин, даже сраное пирожное не могу купить без комментариев на тему того, как мне надо жить?!

— Д-д-девушка… — мужик, заляпанный сливками, даже как-то растерялся. Он только смахнул с себя самые крупные куски пирожных, открыл было рот, чтобы заорать, но я сбила его с мысли своими рыданиями. — Девушка, ну вы чего! Не надо!

Он попытался подойти ко мне, но тут из очереди вынырнули две женщины, причем одна из них была валькирией еще и покрупнее меня, и загородили ему дорогу.

— Отошел, быстро! — скомандовала вторая, напротив, изящная, но