Наталия Терентьева - Бедный Бобик Страница 46

– Я заварю чай… – Она встала из-за стола, чтобы включить чайник.

– Нехорошо запивать еду, – неодобрительно покачал головой композитор.

– Я так привыкла…

– Надо отвыкать. Только через два часа можно. Чай, кофе надо пить отдельно от еды. И без сахара. Но ты пей, пей, я же не буду тебя мучить, – улыбнулся Эммануил.

Алена вопросительно посмотрела на него.

– Ну конечно, пей…

После обеда Эммануил ушел в свой кабинет, и Алена слышала оттуда звуки – он сочинял музыку для нового фильма. Ближе к вечеру он постучался к ней в спальню и извинился:

– Наверно, в гости пойти не сможем. Нельзя сейчас останавливаться. Кажется, нашел то, что надо…

Алена кивнула с облегчением, а он ушел и до самого позднего вечера работал, не выходя из комнаты. Алена пробовала читать, опять думала – не позвонить ли Кире или Наташке… Ближе к ночи раздался звонок ее мобильного. Звонил из своей комнаты Эммануил.

– Девочка моя, ты не хочешь выпить на ночь молока? Или чаю?

– Да, конечно! – Алена быстро накинула свитер и пошла на кухню.

– Я написал просто великолепную тему… Благодаря тебе. – Эммануил внимательно посмотрел на свою невесту. – Ты уже не столь печальна, как вчера. Тебе нравится вид из твоего окна?

– Да… – кивнула Алена.

Как странно, думала она потом, – так много приходится врать, если не хочешь обижать людей, близких и просто знакомых. Обижать, расстраивать, унижать, говорить то, с чем потом им трудно будет жить… Единственное, за что Кира наказывала в детстве, – за ложь. И сумела-таки сделать так, что теперь каждый раз, когда приходится врать, в душе что-то неприятно сжимается.

Да, мама, у меня все хорошо, я у тебя ночевать не буду. Нет-нет, мне не мешают твои гости и студенты, которые могут нагрянуть в половине двенадцатого и просидеть до пяти утра. Просто ты знаешь – я люблю свой дом, свою маленькую квартиру, где когда-то жила бабушка… Меня не раздражает твой друг, бородатый шумный Иосиф, талантливый фотохудожник, влюбленный в тебя и в свой талант. Я не слышу его свистящей одышки, не вижу его неряшливости и подчеркнутого превосходства признанного художника, мне самой нравятся его фотографии: лужица от чая, в которой увеличиваются цветочки старой клеенки и отражается удивленное лицо малыша; солнечные лучи, которые он ловит то в бутоне цветка, то в сетке с пустыми бутылками; и твои, мама, бесчисленные профили, когда ты с задумчивым и странным выражением покусываешь кисточку или улыбаешься чему-то своему. И я тебе не скажу, что Иосиф высокомерный и неискренний, я не хочу, чтобы ты опять осталась одна…

Да, Денис, ты отдыхаешь с дочкой, и я не буду говорить, что уже все поняла: ты сделал выбор, и выбрал ты не меня, а вернулся к жене, когда со мной уже стало невозможно просто баловаться… Я не скажу, иначе получится, что ты врун, трусливый и… и… подлый…

Да, батюшка, я слушаю и молчу, когда вы мне бросаете в лицо такие ужасные вещи. А на самом деле вы ведь не Бог, и даже не наместник его на земле… Вам кажется, вы слышите, что говорит вам Бог, и передаете его слова… И это так похоже на сказку, жестокую, мрачную сказку, где в конце ради высшей, никем не видимой истины, тяжелой, обжигающей своим холодом, непостижимой человеческим разумом, погибают все… Есть такие восточные сказки, я их читала в детстве и потом заснуть не могла…

Да, Эммануил Вильгельмович, мне нравится и вид из окна, и ваша новая тема, и моя спальня, прекрасная светлая комната с двумя высокими окнами и большой кроватью, слишком большой для одного человека… Платье я сегодня не купила, потому что не нашла подходящего, и очень устала. Я вовсе не против пойти с вами в гости. Я ведь сама сказала, что согласна… Мне все нравится, и я вовсе не печальна.

Может, попробовать по-другому?

Алена вздохнула. Вряд ли она это сможет когда-нибудь сделать.

На следующий день Алене нужно было в музыкальную школу к третьему уроку. Эммануил, наверно, еще спал. В комнате его было тихо. Она пришла на кухню. Открыла холодильник. Потом закрыла его и решила, что выпьет чаю на работе.

После уроков Алена долго собиралась, разговаривала с завучем о предстоящем годовом концерте учеников и все ждала, что позвонит телефон. Ну хоть кто-нибудь должен сегодня поинтересоваться, как у нее дела. Тогда она скажет… и обратного пути уже не будет. Или позвонит хотя бы сам Эммануил и спросит, когда она придет. Она пообещает, что придет скоро, и возьмет такси, и поедет к нему. И… и отогреется рядом с ним, забудет все свои страхи. Разве так не делали многие женщины? Согреть может не только любимый мужчина. Алена уговаривала себя и ждала звонка. Пусть бы кто-то отругал: «Ну и дура же ты!» или наоборот: «Вот и правильно, молодец!» Можно, конечно, позвонить самой, но она пока еще не решила, что сказать.

Алена измаялась, измучилась от собственных мыслей и не услышала, как в класс вошла пожилая уборщица, тетя Шура, как все звали ее в школе.

– Ты что это домой не идешь? – Тетя Шура стала ловко забрасывать стулья на столы, чтобы помыть пол.

– Думаю, теть Шур… – Алена тоже принялась переворачивать стулья.

– И о чем же ты думаешь?

– О… об одном человеке…

– Красивый небось человек-то, и молодой, на машине на блестящей…

– Да нет, тетя Шура, старый и некрасивый. И… хромой.

– А что ж ты о нем думаешь тогда? Богатый, что ли? – Уборщица намочила в ведре раздвижную щетку и стала елозить ею по полу.

– Модная щетка какая у вас, – засмеялась Алена.

– А!.. – Тетя Шура махнула рукой. – Купил завхоз… Блажь одна… Тряпкой оно быстрее да чище. Так что, говоришь, богатый, дед-то твой хромой?

– Тетя Шура… Ну он вовсе не дед… Просто пожилой… композитор… Хотите, помогу вам?

– Да ты что! – замахала руками та. – Не хватало еще! Это не работа, так… Композитор, говоришь… А для тебя напишет песню? Ты же поешь. Голос какой у тебя… Просто от Бога.

– Не знаю… Я об этом не думала. Мне он не очень нравится… А он, кажется, в меня влюбился…

– А что ж в тебя не влюбиться, в молодую? Тем более если из самого песок сыплется! Погреться да потереться… Вроде как и сам молодым стал по новой! Сама только в старуху не превратись с ним. Знаешь, как молодые быстро вянут со стариками-то под одним одеялом… Ой… Я-то знаю… Так, ну вроде все, пошла я дальше, а то мне еще четыре класса мыть…

– А давайте я вам помогу стулья перевернуть?

Пожилая женщина внимательно взглянула на Алену.

– Чего ты? Домой идти не хочешь, что ли, а? К мамке? Или к нему, к композитору?

– К композитору…

– Ну пойдем… Перевернешь да доски мне протрешь, если за ручки свои не боишься.

– Да я же пишу мелом весь урок… Теть Шур, а где вы раньше работали?