Франсин Риверс - Алая нить Страница 46

Он сказал: «Убери это сатанинское отродье подальше от меня, или, клянусь Богом, я убью его».

Джошуа убежал из дома. Если бы я не услышала его всхлипываний, то никогда бы не нашла его внутри полой части ствола обгоревшего дерева. Оно находится на краю поля, которое когда-то поджег Мэттью.

Когда я вернулась домой, Джеймс спросил, почему папа говорит такие жуткие вещи. Я сказала, что он сошел с ума.

Я знаю, что убивает папу. Ненависть. Она съедает его изнутри.

Иногда я хочу, чтобы папа умер, и тогда закончатся все его страдания. И мои.

Он такой слабый и больной, что ничего не может делать сам. И ничего из того, что я делаю для него, не помогает. Становится только хуже. Он не хочет ни смотреть на меня, ни говорить со мной. Он даже не брал бы еду из моих рук, если бы голод и необходимость не вынуждали его. Джеймс не требует объяснений. Он думает, что Джошуа мой ребенок, как и все. Я никогда его не разубеждала.

Джеймс переместил папу в маленькую комнатушку за кухней. Нам нужна большая кровать. Папа ничего не говорит, но я видела слезы в его глазах.

Мне странно спалось на кровати, которую папа делил с мамой, Джеймс хотел любить меня в первую же ночь, но я не смогла. Я лишь плакала. Он сказал, что понимает, но я не верю. Он решил, что я устала и опечалена. То, что я действительно чувствую, намного хуже.

Папа и мама зачали Лукаса, Мэттью и меня на кровати, в которой я и Джеймс спим сейчас. Папа и Салли Мэй зачали здесь Джошуа. Эта мысль все время крутилась у меня в голове. Я представляла, как она скользнула ночью в постель, когда папа лежал пьяный и ничего не соображал. Она поступила прямо как дочери Лота[20]. И вот что из всего этого получилось. Утешает меня только то, что Руфь была моавитянкой.

На душе муторно. Папино молчание и злоба оскорбляют меня. Но я тоже злая. И грустная. Интересно, что бы мама сказала обо всем этом. И обо мне. Интересно, где Мэттью и что он делает. Надеюсь, у него все хорошо и он счастлив, где бы он ни был. Но сомневаюсь. Мэттью все принимает близко к сердцу.

Мне кажется, папе следует ответить за боль, которую он причинил. Салли Мэй не сделала бы того, что сделала, без его участия. Да, он был пьян, но это не оправдывает его. Я не говорила этого папе. Ничего хорошего из этого не выйдет, кроме того, он свято верит, что я поступила плохо, сохранив жизнь Джошуа. Папа совсем не чувствует своей вины. Во всем виновата Салли Мэй. А когда она умерла, виноватым во всем оказался Джошуа. Ну, а раз я взяла к себе Джошуа, то виноватой стала я.

Так тому и быть. Я сильнее Джошуа и смогу выдержать приступы адской ненависти отца, которую он молча изливает на меня. Я чувствую ее каждый раз, стоит только переступить порог его комнаты. Ненависть довольно сильное чувство.

Джошуа не хочет даже заходить на кухню, он знает, что папа в той маленькой задней комнате. Я рада этому. Думаю, папа убил бы его, подвернись ему такая возможность. А я не собираюсь предоставлять ему эту возможность. Но ночами я лежу, раздумывая, что же получится из всего этого.

Когда Джошуа вырастет, он захочет знать, кто его отец. Что я ему на это отвечу?

Я слышала как-то, что грехи отцов падают на головы их сыновей. Означает ли это, что Джошуа должен расплачиваться за содеянное папой?

Жизнь несправедлива.

Я поставила надгробный камень на могиле Салли Мэй.

Папе хуже. Он теряет рассудок. Сегодня, когда я заходила к нему поменять белье и умыть его, он принял меня за маму. Он сказал: «Где ты была, Кэти, любимая? Я так скучал по тебе».

Я взяла его за руку и сказала, что все эти годы я была с Иисусом.

И папа вдруг по-настоящему смягчился и со слезами на глазах сказал: «Замолви за меня доброе словечко».

Я расплакалась. Когда-то он был хорошим человеком, несмотря на все его пьянство и дикий нрав. А маму он любил больше жизни. Я услышала сегодня его слова и сразу вспомнила, каким он был при жизни мамы. Из-за этих воспоминаний я так заскучала по ней, что все тело заболело. Все во мне, одинокой, сжалось, заныло и затосковало.

Мне кажется, что когда Бог забрал нашу маму, дьявол, танцуя, весело впорхнул в дверь, поселился у нас и с тех пор так и живет в этом доме.

Папа слабеет. Он совсем не ест. Спит большую часть дня. Если не спит, то молчит. Он так поглядывает в угол своей комнаты, словно там кто-то стоит. Иногда он улыбается и бормочет что-то.

Я боюсь. Его проклятие все еще огромной тяжестью лежит на мне.

Папа умер этим утром.

Ночью он был беспокоен. Все ворочался и стонал. Я не знала, что делать, как облегчить его страдания. Ему было трудно дышать. Стало лучше, когда я приподняла его и села сзади, придерживая его руками. Я гладила его по волосам и говорила с ним, как я делаю это с детьми, когда их что-то беспокоит.

И потом ближе к рассвету в голове у меня возникла мысль, с такой силой и отчетливостью, будто некто говорил со мной. Я поняла, что было с папой и что ему было нужно. Я сопротивлялась, как могла, но словно невидимая рука сжала мое сердце. Я положила его обратно и встала на колени перед кроватью.

Я сказала: «Папа, я прощаю тебя. Ты слышишь меня, папа? Я прощаю тебя».

Его пальцы пошевелились. Слегка. Так я взяла его руку и поцеловала ее. Я сказала: «Я люблю тебя, папа». И это было так. В ту минуту я любила его. Я забыла, сколько раз он обижал меня, и увидела, как сильно он сам был обижен. «Иди с миром, папа», — сказала я. Ничего больше я сказать не могла.

Видимо, и он тоже. Он ничего не сказал. Ни одного слова. Лишь глубоко вздохнул и отошел в мир иной.

Мы похоронили папу в венчальном костюме Джеймса. Я завернула его тело в подаренное друзьями мамы на их свадьбу лоскутное одеяло. И поскольку мистера Грейсона нет в живых, ни одна живая душа не явилась посмотреть, как папа лежит рядом с мамой и детьми, которых они потеряли. У могилы стояли только я с Бет на руках и Джеймс с маленьким Хэнком и Джошуа. Я прочитала несколько строк из Библии. Маме бы это понравилось.

С тех пор льет непрекращающийся дождь. Подходящая к моему настроению погода.

Все время думаю о том, как было бы хорошо, если б папа хоть что-то сказал мне, прежде чем попасть в какой бы то ни было предназначенный ему мир. Произнеси он хотя бы мое имя, и то хорошо. Или посмотрел бы на меня. Может, тогда я не ощущала бы эту невыносимую боль внутри.

Папа не сказал мне ни одного слова. С того дня, как вышвырнул меня на улицу, и до самой своей смерти. Правда в конце, когда силы оставили его, думаю, он хотел. По крайней мере, надеюсь на это.

О, какие же глупые мы создания. Проклятая наша гордость! Проклятое наше упрямство!