Ширли Конран - Кружево Страница 47

Два дня спустя, когда Джуди занялась поисками работы, от ее бодрости и уверенности не осталось и следа.

Вооружившись своими швейцарскими дипломами, она отправилась в затрапезную контору по найму, где ей пришлось долго дожидаться в очереди, пока ее вызвали. Вопросы ей задавала женщина неопределенного возраста с типично французским лицом: болезненная желтоватая кожа, усталые карие глаза, ярко-блондинистые, выкрашенные дорогим красителем волосы, стянутые сзади в пучок. Говорила она очень быстро, и поначалу Джуди, отвечая ей, запиналась. В конце беседы женщина выразительно фыркнула, чтобы подчеркнуть свои сомнения в пригодности Джуди к чему бы то ни было; пожала плечами, как бы говоря «ну что я могу тут поделать?!»; а затем вытащила из ящика своего стола большой кухонный таймер и устроила Джуди экзамен на скорость печатания на машинке. Несмотря на давящую атмосферу, Джуди его выдержала. Женщина еще раз фыркнула, выражая свое удивление, пожала плечами — дескать, заранее не угадаешь! — позвонила в какие-то четыре места, вручила Джуди четыре карточки с адресами и отправила ее беседовать с потенциальными нанимателями.

Найдя после долгих блужданий тот дом, который был ей нужен, Джуди вошла в похожий на тесную клетку лифт и поднялась наверх, в контору, где было нечем дышать и где с ней беседовал какой-то вычурный низкорослый толстяк, который неотрывно смотрел в пол и всякий раз, когда задавал вопрос, отряхивал свой левый рукав. Здесь ее не взяли, и Джуди пошла по второму адресу, потом по следующему… В таких хождениях по совершенно одинаково выглядевшим обшарпанным конторам она провела в общей сложности полторы недели. Все эти конторы были выкрашены в серый или бежевый цвета, пропахли пылью и высохшим печеньем, повсюду на столах громоздились горы картонных папок, одинаково светло-коричневых, одинаково забитых до отказа, с торчащими в разные стороны бумажками и одинаково мятых. В конце концов Джуди вынудили согласиться на меньшую зарплату, чем та, которую запросило агентство по найму, и взяли в качестве временной секретарши в фирму, занимавшуюся импортом тканей. Владельцем этой фирмы был крупный человек среднего возраста, лицо которого чем-то напоминало серое яйцо с нарисованными на нем черными, свисающими вниз усами. Он диктовал письма на французском языке. Если было необходимо, Джуди переводила их на английский или немецкий, потом печатала, а затем мучительно заполняла многочисленные таможенные формуляры, без которых невозможно было доставить в Париж твид из Шотландии или полотно из Дублина, как нельзя было и отправить в Нью-Йорк шелк из Лиона или кружева из Валенсии. Ее наниматель видел в Джуди машину, способную лишь ходить, говорить и печатать, и ни разу не сделал ни малейшей попытки о чем-либо заговорить с ней, ограничиваясь ежедневным «B'jour, mademoiselle».

— Вчера я надела на бал твое изумительное шелковое платье, танцевала каждый танец с разными молодыми людьми, а в результате чуть не умерла от скуки и захромала, — мрачно пожаловалась Максима тетушке Гортензии. Они сидели в небольшой, отделанной кленовыми панелями библиотеке парижской квартиры тетушки. Максина, попросившая об этой встрече, была внутренне в напряжении, но говорила решительно и целеустремленно. — Я совершенно не могу поговорить об этом с родителями без того, чтобы дело не кончилось скандалом. Такое впечатление, будто мы живем не в 1950 году, а в 1850-м! Мама не может понять, что я не хочу ходить на все нужные вечера, танцевать с нужными людьми, чтобы в итоге выйти за одного из них замуж. Я не хочу выходить за этого героя снежных склонов Пьера и вести потом точно такую же комфортабельную и скучную жизнь, какую вела моя мама.

Тетушка Гортензия, сидевшая в огромной соломенной шляпке, украшенной зеленой лентой, приподняла под ее полями густые кустистые брови, повела костлявым крупным носом и фыркнула. В отличие от Джуди Максина немного побаивалась своей тетки. Но сейчас та помолчала немного, а потом кивнула, ничего не сказав. Приняв это за признак одобрения, Максина продолжала:

— Конечно же, я люблю своих родителей, всю свою семью, но я не хочу больше вести эту жизнь. Как будто живешь в детском саду. Я хочу от них уехать и жить собственной жизнью. «Но ты и будешь жить собственной жизнью, если выйдешь за младшего Бурселя», — вот что мне говорит мамочка. — Максина передразнила раздраженный голос матери. — Знаешь, тетя, Пьер уже поговорил с папой. Но, когда я прихожу к его родителям, в эту квартиру на улице Георга V, единственное, чего мне хочется, это удрать оттуда как можно скорее. Я себя там чувствую как в ловушке, я ее просто боюсь, этой квартиры. Правда, она намного больше, чем наша, вся в белом мраморе и с черными служанками. Но его мать живет точно такой же жизнью, что и моя. Единственная разница в том, что она и по дому расхаживает в выходных туалетах. Я не хочу выходить замуж за Пьера, потому что не хочу вести такую жизнь. — Максина сердито закусила ноготь, хотя обгрызать на нем было уже почти нечего. — Но есть и еще одна причина, более важная. Пьера по-настоящему интересуют только лыжи. Я понимаю, что это звучит странно и что ты сейчас скажешь мне, что со временем это пройдет. Но мне кажется, когда этот интерес пройдет, на его место у такого человека, как Пьер, не придет никакой другой. Он богат, и ему нравится кататься на лыжах, вот и все. Но ему совершенно не нравится работать, и нет никакой причины, которая бы заставляла его работать. — Максина умоляюще посмотрела на тетушку. — Я же не могу выйти за богатого бездельника, помешанного на лыжах. Я этого не вынесу, особенно когда он начнет превращаться в стареющего богача, помешанного на лыжах. Поэтому я собираюсь отказать Пьеру. А потом я бы хотела на некоторое время уехать из Парижа. Я знаю Париж, я прожила тут всю свою жизнь. Я хочу посмотреть другие города — Лондон и Рим.

Тетушка Гортензия снова медленно кивнула, давая тем самым себе время обдумать услышанное. В таком возрасте многие девушки рассуждают точно так же, как сейчас Максина; но она необычайно взволнована и явно старается добиться того, чего хочет. Слишком явно. Со временем Максина научится добиваться своего медленно и осторожно, не ввязываясь в такой прямолинейный и агрессивный спор, как сейчас. Спор, в котором совершенно очевидно, что свою роль в нем она отрепетировала заранее. Научится, за кого бы она ни вышла замуж.

— А чего именно ты хочешь? — спросила тетушка Гортензия.

— Я хочу поехать в Лондон, чтобы выучиться там на специалиста по интерьерам. А потом вернуться в Париж и открыть здесь собственную фирму. Ты сама привила мне интерес к этому: брала меня с собой покупать одежду, антиквариат, водила по музеям. У тебя есть свой собственный стиль. Я тоже хочу, чтобы у меня был мой собственный стиль., Французские модельеры и дизайнеры делают сейчас все то же самое, что они делали и до войны. Расфуфыренные, разукрашенные, чересчур дорогие интерьеры. Я хочу делать другое. — Она бросила на тетушку прямой взгляд из-под ресниц. — Я хочу попросить папу, чтобы он разрешил мне поучиться два года в Лондоне. И я хочу, чтобы ты помогла мне его в этом убедить. Одна я не смогу, а ты, я знаю, сможешь.