Наталья Ручей - Дыхание осени Страница 47

— Я знаю в общих чертах о вас, вы — обо мне. Не против, если поговорим?

Одного поля ягода с Яром — сразу к делу, нахрапом, пока не одумаешься. Вот зря я опять о том, о ком не нужно, вспомнила — и так настроения не было…

— А долго? — кошусь на дверь. — Мне, знаете, болтать еще тяжело.

— Вам и не придется, — успокаивает и сам заметно расслабляется. Его мобильный голосит, но он немилосердно жмет отбой. Устав, отключает звук. — Это должно означать, что я занят.

Я пожимаю плечами — надеюсь, на этом и остановимся в перечне, что там у него что означает. Я на работу к нему не собираюсь, да и в друзья не рвусь. Вот он высокий, среднего телосложения — в принципе, можно сказать, обычный, а какая-то аура у него давлеющая. Зашел и занял все свободное пространство, как порыв сильного ветра. Поверив в аллюзию, хватаюсь за спинку кровати, а то мало ли, мне падать нельзя.

— Так что, только послушать? — пусть бы уже скорее начал и кончил.

Он, изучив мои сжатые пальцы и напряженную позу, кивает.

— И помочь или отказаться, — добавляет.

— А сразу отказаться нельзя?

— Нет, — улыбается по-акульи. — Так я начну?

— Ну, — милостиво соглашаюсь, — давайте.

Наверное, думаю, с Натальей хочет помириться, и хотя я вряд ли сойду за мудрого советчика в этом деле, сам факт тешит мое самолюбие. В любовные отношения других лучше не вмешиваться, но кто придерживается этого правила? Уж очень велик соблазн, вдруг твоего совета послушают и все выйдет, сказать потом самой себе спустя много лет, у камина, за чашкой вина: «Эх, если бы не я…»

И я уже готова вкусить терзания Матвея, и снисходительно и чуть поощряюще ему улыбаюсь, как слышу невероятное:

— Я хочу проучить Наталью.

И если у меня и оставались малейшие иллюзии, что любовь случается, они окончательно испаряются. Смотрю на мужчину как на врага: и надо было ему приходить?! Мне и так на душе скверно, а он…

— Вы знаете…

Могла бы встать и была посильнее — подвела бы к двери, развернула задом и пинка бы, с отпечатком презирающей его стопы на обтягивающих джинсах. Зачем упаковывать себя в вещи на два размера меньше? Жира нет, признаю, но остальные части тела слишком выпирают!

— Я люблю ее.

Наверное, мое лицо сдает мое удивление, потому что мужчина повторяет:

— Вы не ослышались. Я люблю Наталью, несмотря на ее невыносимый характер, привычку держать все в себе и верить слухам, утверждающим, что она мне не нужна.

— И именно поэтому хотите проучить?

— Да, — он ничуть не смущен моей колкостью. — Иначе она уйдет.

— У вас все запущено.

— А кому легко? Мне очень нужна ваша помощь, Злата, очень. Наталья хочет уйти, она думает, я об этом не знаю. Если я начну догонять — она побежит дальше. Поэтому я дам ей уйти, но мне нужно знать ее отходные пути на случай… если она не вернется.

Никогда не видела мужчину, который бы открыто признавался в чувствах. Наверное, это и подбило меня согласиться ему помочь. Это, а еще их история любви. Наталья уже не раз, не зная того, убегала от Матвея. Встречалась то с одним парнем, который и мизинца ее не стоил, то с другим. Ребята были между собой друзьями и оба, договорившись, отошли в сторону. Дескать, потому что оба любили. А по сути — оба ее бросили. У них строилась новая жизнь, а Наталья так и металась мыслями в прошлом, пока Матвей, — он, к счастью, приходился ее непосредственным руководителем, — не перевез ее в свой город. У нее не было шансов не влюбиться в него, и как он радовался, когда она, вопреки его статусу женатого, и вопреки слухам, которыми живет каждая фирма, была с ним. Но однажды поверила не ему, и сейчас, как заяц, мчится, заметая следы. А ведь ее ждут. Ее любят. Нужно просто подтолкнуть в правильном направлении.

После ухода Матвея я еще долго думаю над его просьбой. Может, и не придется вмешиваться, уж очень не хочется выглядеть злом. Пусть мирятся, пусть прощает его и живут долго и счастливо, без драм и голливудских погонь, а, космос? И даже как-то не завидно, что ей и Яр и Матвей. Наверное, человек достоин такой любви, а я…

И вдруг дверь приоткрывается и я вижу темноволосую рожицу, которая мне улыбается во все тридцать два. Моргаю. Мальчишеская ладонь взъерошивает волосы и машет мне. Моя рука машинально зависает в воздухе, а мои глаза… Моргаю снова. Так не бывает. Его здесь нет, он в Англии, и Яр бы никогда не подпустил ко мне ребенка после всего. Но мальчик не уходит. Наоборот, втискивается полностью.

— А почему бы не открыть дверь? — ворчу хрипло, и резко выдыхаю, когда он бросается ко мне и обнимает и сжимает так крепко, будто нас разлучают снова.

— Егор… — взъерошиваю его непослушные волосы. — Егорка!

Я все еще не верю, что это он. Вот здесь, в моей палате, а главное — после всего…

— Твой брат знает?

Качает головой, упрямо смотрит в глаза.

— Сначала мы приехали к тебе. Узнает. Позже.

Целую в похудевшие щечки. Такой родной мне человечек, аж сердце вырывается из груди навстречу. Но как он здесь очутился?!

Отодвигается, ощетинивается ежиком, видимо, не сильно желая признаваться, и говорит как пустяк:

— Твой скайп молчал, брат говорил, что тебе не до меня, но… я знал, что ты не могла меня забыть.

Я привлекаю его к себе, заставляя почти лечь, и он говорит куда-то в грудную клетку, говорит тихо, и все более уверенно, потому что я не смеюсь. Потому что я его слышу.

— Ты каждый вечер желала мне доброй ночи, — он продолжает говорить, а я тихо плачу и тут же стираю слезы. — Ты каждое утро желала мне хорошего дня.

Он замолкает, а я, пытаясь подавить новый поток слез, говорю:

— Ты прав, я о тебе не забывала.

Маленький ранимый мальчик, который никому не нужен, кроме меня, как же мне тебя не хватало! Как же я соскучилась по твоему смеху, по твоим визитам через балкон, по твоим проказам, по глазам твоим темным, в которых отражается свет, несмотря ни на что. Свет и такое желание быть достойным любви. Ты достоин, поверь, ты достоин, потому что ты настоящий.

— Это он? — Выпрямляется, чтобы видеть мои глаза.

Что сказать? Все мы учим детей не врать, а сами, прикрываясь, что так во благо или просто быстрее — врем, даже не замечая. Врем по привычке.

— Да, — говорю я, — но наши отношения с твоим братом не должны…

Он вскакивает, прохаживается по палате, оборачивается с таким решительным видом, что на секунду мне мерещится Самарский старший.

— Когда мне исполнится восемнадцать, тебе будет двадцать восемь. Нормально. Ты мне подходишь. Поженимся. А до тех пор тебе придется… в общем, я буду жить с тобой, а не с братом, но учти, воспитать мужа под свою дудочку у тебя не выйдет. Муха залетит в рот.