Оливия Уэдсли - Вихрь Страница 47

В эту минуту к их столику подошли трое мужчин и обменялись поклонами с Эбенштейном. Он назвал Жану их фамилии: Бебель, Фриц Либенкрон и Розенберг.

– А это наш великий маэстро мсье Виктуар, господа, – закончил он с жаром.

Все трое оказались авторитетами в музыкальном мире, хотя Жан никогда раньше о них не слышал. В то время как они все вместе весело разговаривали и пили, Жан вдруг заметил вдали Ирэн. Она искала его. Он вскочил и помахал ей рукой. Увидев его, она улыбнулась и направилась в его сторону, пробираясь между столиками. Не доходя до них, она остановилась и позвала его жестом. Подойдя к ней, он сказал:

– Идем, дорогая, здесь еще три таких же толстяка, как Эбенштейн.

– Мне не очень хочется знакомиться с толстяками вроде Эбенштейна.

– Пойдем, пожалуйста, Ирэн. Ты никогда не хочешь сделать того, о чем я тебя прошу.

Она подошла к столику и была очаровательно любезна с толстяками, которым Эбенштейн успел шепнуть магические слова: «графиня фон Клеве».

Жан пожал ей руку и улыбнулся. Она решила, что всегда должна быть любезна с людьми, которые помогают ему или могут помочь, но в то же время ей не нравилась среда, в которой она вращалась. Она не была знакома с этим обществом, и это было ей неприятно. Все эти люди казались ей или ограниченными, или слишком фамильярными; в их присутствии ей всегда было как-то не по себе. Она очень обрадовалась, когда, наконец, Эбенштейн и его друзья откланялись и они остались с Жаном вдвоем.

– Ну, как твои дела, милый? – спросила она. Он весело ответил:

– Превосходно, я подписал контракты в Париж и Лондон.

– Но ведь мы сначала поедем домой?

– О, да. В нашем распоряжении пять месяцев. На это время мы можем приткнуться куда-нибудь.

– Как ты нехорошо говоришь о нашем доме!

– Знаешь что, пойдем сегодня вечером куда-нибудь? Лучше всего в какой-нибудь мюзик-холл, так как я недостаточно понимаю по-немецки, чтобы смотреть пьесу. Хочешь, пойдем в Винтергартен?

– Но разве ты не устал, не хочешь посидеть дома? Ей хотелось спросить: «Разве ты не хочешь побыть со мной?»

Жан засмеялся.

– Я ни капельки не устал. Посмотрим, как здесь веселятся. За последнее время мы не очень-то веселились. Я очень прошу тебя надеть какое-нибудь шикарное платье, чтобы красиво выглядеть. Хорошо?

К обеду Ирэн надела одно из шикарных платьев. Жан вышел за папиросами. Он довольно долго не возвращался. Он вошел в тот момент, когда она была готова.

– Угадай, кого я встретил.

Ирэн круто повернулась:

– Эльгу Гаммерштейн?

– Да, представь себе. Они остановились в «Атлантике». Мне это сказал Эбенштейн. Я их случайно встретил и сказал, что мы собираемся вечером в «Винтергартен». Они, вероятно, тоже туда придут.

Он вышел в свою комнату переодеться.

За обедом он все время говорил о Гаммерштейнах. Ирэн слушала молча. По дороге он сказал ей, что ему очень нравится ее платье. Ей пришла вдруг в голову дикая мысль спросить: «Больше, чем платье Эльги?» Эта мысль ей показалась смешной, но все же она страдала. Жан был одних лет с ней, но рядом с ней казался несколько моложе.

Ирэн с удовольствием увидела, что «Винтергартен» переполнен. Она взяла ложу, мечтая о том, чтобы Эльга очутилась где-нибудь в другом конце театра. Ее нигде не было видно, и Жан сразу же заинтересовался сценой. Он любил всякие зрелища, и Ирэн это нравилось.

Как всегда, антракт между первым и вторым отделениями был очень длинный.

– Пойдем в фойе выпить кофе, – предложил Жан.

На лестнице они встретили Эльгу с высоким худощавым молодым человеком.

– Милая Ирэн, какое счастье! Разреши тебе представить Эгона фон Рейса.

Молодой человек поклонился и поцеловал Ирэн руку.

– Разве Поль не здесь? – спросила Ирэн.

– Нет, его даже нет в Гамбурге. Его вызвали, а я не могу так быстро путешествовать. Я заболеваю, когда еду в поезде, так что возвращаюсь домой всегда с остановками. Я приехала в Гамбург поощрять искусство, иначе говоря – твоего мужа.

Она была вызывающе одета, слишком роскошно для этого места. На ней было жемчужное ожерелье. В ушах были серьги с огромными изумрудами.

– Идем, расскажите мне все новости, – сказала она, овладев Жаном.

Они стали оживленно разговаривать, смеяться, жестикулировать. Жан был очень доволен и весел. Кофе они пили вместе.

– Почему вы не остановились в «Атлантике»? – спросила Эльга. – Все там останавливаются.

– Неужели? – равнодушно ответила Ирэн. – Я предпочитаю «Четыре времени года».

– Это на тебя похоже. Там все так чопорно, чинно и солидно. Совсем как у Броуна в Лондоне или в «Бристоле» в Париже.

– «Атлантик» слишком современен, слишком космополитичен.

– Я предпочитаю элегантность «Атлантика» солидности твоей аристократической гостиницы.

Она засмеялась. Жан, углубленный в чтение газеты, не слышал ее слов.

– Что это значит? – спросил он Ирэн, показывая ей слово.

Нагнувшись вперед, Эльга перевела его ему.

– Давайте возвращаться все вместе, – вдруг предложила она.

Звонок возвестил об окончании антракта, и Ирэн встала, не утруждая себя ответом.

Когда начался разъезд, она быстро вышла из театра и послала за автомобилем. Среди толпы она увидела медленно приближающуюся Эльгу. Только бы Жан ее не заметил! Когда подъехал автомобиль, она быстро села. Жан последовал за ней; они тронулись.

– А вон Эльга, – Жан взял переговорную трубку. – Ах, этот немецкий язык! Останови его, милая.

– Теперь уже слишком поздно, – ответила Ирэн. – Мы их никогда не разыщем в этой сутолоке. Ах, Жан, как я устала!

ГЛАВА XXXI

Концерт был назначен на седьмое, и Жан был все время занят приготовлениями. Целые дни он проводил в гостиной, упражняясь, всецело поглощенный своей музыкой. Ирэн не могла даже представить себе, чтобы он мог так серьезно относиться к своему искусству. Он появлялся к обеду, ел молча и затем опять принимался за работу. К вечеру он уставал и бывал раздражителен. Эбенштейн часто заходил, и Ирэн начинала к нему привыкать. Ей нравилось его своеобразное заботливое отношение к Жану; раньше ей всегда казалось, что Жан для него не более как ценная скаковая лошадь, которую следует беречь и холить для собственной выгоды. В дальнейшем любовное отношение Эбенштейна к игре Жана убедило ее в неправильности этого взгляда. Он мог сидеть часами, склонив свое большое красное лицо и сохраняя сдержанное и даже грустное выражение, и слушать музыку. Иногда он поглядывал на Ирэн с улыбкой, как бы извиняясь за свое присутствие. Эль-га заходила к ним раз или два, но Жан всегда был занят, а Ирэн не было дома. Она приглашала их обедать и в театр. Приглашение пришло в один прекрасный вечер, когда Жан, неудачно проработав целый день, только что бросился на диван. Он был в кислом настроении. Ирэн передала ему письмо.