Франсуаза Бурден - Оковы прошлого Страница 48

— Скажем так — здравое. Мою радость по этому поводу можно сравнить с радостью ребенка, который мечтал о самолете с дистанционным управлением, а получил коробку от него. На крышке — картинка, а внутри пусто.

Давид какое-то время смотрел на него, потом заговорил:

—Хочешь, выпьем? Отметим событие? Нравится тебе это или нет, но ты на правильном пути, Альбан!

В холодильнике у него всегда была припасена пара бутылок шампанского — чтобы отметить подписание особенно крупной сделки.

— Ну, с этим понятно. Есть еще проблемы? — спросил Давид, доставая из шкафчика бокалы.

Долгая дружба избавила их от необходимости соблюдать формальности, и он видел, что у Альбана есть и другой повод для беспокойства.

— За обедом я пытался поговорить с Валентиной, но ничего не получилось.

— Ты решил, что она должна знать о твоей матери?

— Я считаю, будет честно, если я ей расскажу.

—Честность здесь ни при чем. Ну, испугаешь ты ее, а дальше? Что бы ты ни рассказал ей о своей семье, она ничего не сможет изменить, ребенок-то уже есть!

— Вот на этом я и застрял! Она и так всего боится!

— Значит, не надо пугать ее еще больше страшными историями.

— Ты, как Жо, любишь секреты и недомолвки!

— Не всякую правду можно говорить.

— И под этим предлогом ты ее от меня скрываешь?

— Альбан… Хочешь на мне сорвать злость, как тогда, на пляже? Нужна разрядка? По-моему, копаться в прошлом стало для тебя навязчивой идеей.

— Это не навязчивая идея. Скорее назойливый вопрос, на который я никак не могу найти ответ. Я не хочу расстраивать Жо, особенно сейчас, но точно знаю, что она мне врет. Почему? Мы, Жиль, Коля и я, взрослые и все поймем правильно!

Вместо ответа Давид лишь передернул плечами. Он оказался между молотом и наковальней — умирал от желания помочь Альбану, но не мог предать доверие Жозефины. Он увяз в тайнах семьи Эсперандье не по собственной воле, и куда сильней, чем ему хотелось бы. А теперь приходится обманывать лучшего друга…

Альбан опустошил бокал и поставил его на стол со словами:

— Недавно я, благодаря криворукому сантехнику, выяснил, что Антуан обращался к кюре. Кто бы мог подумать?

— Странно, это совсем на него не похоже, — удивился Давид. — Твой дед не был святошей, я это прекрасно помню.

Сейчас он говорил правду, поэтому без труда выдержал пытливый взгляд Альбана.

— Выяснилось, что он исповедовался священнику, чтобы тот простил ему какой-то грех. Некоему отцу Эрику. Отче даже написал Антуану записку на церковной открытке! Мне это имя ни о чем не говорит. А тебе?

— Эрик? Подожди-ка… Имя, конечно, распространенное. Я знал одного отца Эрика, когда был скаутом. Мы устраивали лагерь на горной дороге и…

— Ты был скаутом? — прыснул Альбан.

— Ну да, мне тогда было лет десять. Я еще не учился в пансионе, и мы с тобой не были знакомы. Это отец настоял, но потом он оставил меня в покое.

— И где проповедовал этот отец Эрик?

— Он проповедовал в небольших окрестных церквушках — в Крикбефе, Виллервиле. Но родом он был из Гавра.

— А как его фамилия?

— Не помню.

Увидев разочарование на лице друга, Давид неожиданно для себя добавил:

— Но, может, моя сестра помнит? У нее феноменальная память!

— Спроси у нее, а? Очень тебя прошу!

Они пару секунд смотрели друг другу в глаза. Наконец Давид кивнул. Альбан, успокоенный, встал.

— Так ты поужинаешь с нами на «Пароходе»?

— Да. Приеду к восьми, мне еще нужно закрыть контору.

Он стал складывать папки, но когда Альбан переступил порог, окликнул его.

— Сегодня утром ко мне приходил клиент, который ищет дом, похожий на ваш. Он готов заплатить любые деньги. Но тебя это вряд ли заинтересует.

— Все шутишь! — выходя, отозвался Альбан.

Давид со вздохом закрыл ежедневник. Что ж, он поставил Альбана в известность о потенциальном клиенте и теперь не будет чувствовать себя виноватым перед Жо, ведь ей так хочется, чтобы дом, наконец, продали! Давид подумал об отце Эрике, молодом симпатичном священнике, который тридцать лет назад, приподняв сутану, играл с ребятами в футбол. Давид не знал, какую роль мог сыграть в истории семьи Эсперандье этот кюре, но был уверен в одном — если дать Альбану в руки конец клубка, он непременно размотает его до конца.

«И все это будет из-за меня… Или благодаря мне… Ладно, поживем — увидим».

Жо рассказала ему далеко не все, и, тем не менее, знал он слишком много. В глубине души все же теплился какой-то неясный страх, и Давид спрашивал себя, так ли уж Жо не права, желая избавиться от дома. Продажа все поглотит и все сотрет… Не будет «Парохода» — не будет ни запоздалых откровений, ни страха, что проклятие может пасть на чью-то невинную голову.

Выключая свет в комнатах агентства, Давид думал о своей семье. Может, и у Леруа найдется пара скелетов в шкафу? Какая-нибудь страшная тайна? Он был убежден, что нет, но клясться в этом не стал бы.

«Мои родители были обычными людьми, которые работали на износ, а Маргариту Эсперандье считали сумасшедшей, и совершенно справедливо…»

Он вспомнил, как она скользящим шагом, словно на ногах у нее были коньки, бродила по комнатам виллы с легкой таинственной улыбкой на губах. Она редко разговаривала с детьми. Казалось, она их просто не замечала. Когда Давид робко с ней здоровался, Маргарита удивленно смотрела на незнакомого мальчика, улыбка исчезала с ее лица, и она проходила мимо. Он был подростком, но не мог не заметить, как она красива, и все же под ее неподвижным взглядом любому становилось не по себе. Благодаря присутствию Жозефины дом казался гостеприимным и веселым, но встречи с Маргаритой пугали и отбивали всякую охоту приходить сюда снова.

«За все время я не обменялся с ней и дюжиной слов. Странно…»

Уже стоя на тротуаре и запирая дверь на ключ, Давид осознал, что с некоторых пор слишком часто думает об этой истории. Если даже он на столько вопросов не находит ответа, как можно ставить Альбану в вину его упрямство?

«У него скоро будет ребенок, и он хочет знать, какие гены тот унаследует. Жо придется вынести сор из избы. Даже если его окажется слишком много!»

Но не приличия заставляют пожилую даму молчать, в этом Давид был уверен. Для молчания у нее есть более веские причины, иначе она не стала бы хранить в душе весь этот яд.

«Если бы Альбан не вернулся, если бы он все так же был пилотом, если бы при посадке не лопнула шина…»

Прошлого не вернешь. К тому же Давид искренне обрадовался, узнав о решении Альбана вернуться. В течение многих лет, приезжая к Жозефине, чтобы убедиться, что она ни в чем не нуждается, он с грустью смотрел на фасад спящего «Парохода». Закрытые ставни неотвратимо напоминали ему об ушедшей юности и о приятных моментах, пережитых вместе с тремя братьями Эсперандье. Великолепная вилла старела, разрушалась под порывами морского ветра. Жозефина, конечно же, вздохнула бы с облегчением, если бы дом совсем развалился, но Давид, не говоря об этом вслух, мечтал, чтобы «Пароход» обрел новую жизнь.