Александра Йорк - На перепутье Страница 48

С другого конца стола донесся голос Костаса:

— Только не об Аристотеле снова. Мы слышали история о твоем памятнике уже сто раз.

Дядя Базилиус, в сущности, ничьим дядей не был, он был кузеном Костаса. Лет ему было примерно столько же. Базилиус оставил своего партнера в Афинах, а сам расширил свою маленькую компанию по морским перевозкам, открыв офис в Нью-Йорке. Довольно быстро оба они стали мультимиллионерами. Хотя его партнер до сих пор жил в Афинах, Базилиус не бывал в Греции уже много лет. Из-за происшествия с памятником.

Базилиус поморщился и ткнул вилкой в мясо на тарелке.

— Мало чеснока, Костас! — Затем повернулся к остальным. — Видите ли, я родился там же, где и Аристотель, — в Стагирусе. Конечно, Аристотель был гордостью наших мест. Так вот, когда я приехал в Америку и заработал много денег, как вы думаете, что я сделал для того маленького местечка, откуда я родом? Я вам скажу! Я потратил шестьдесят тысяч долларов на статую Аристотеля. Учтите, шестьдесят тысяч двадцать лет назад! Затем я отправил этот прекрасный подарок в свою родную деревню, чтобы памятник поставили на центральной площади. Это было сделано в честь этого человека, его идей и самого городка. Но так вышло… — Тара, Кэлли и Ники принялись убирать со стола грязную посуду. — Поверите ли, памятник простоял всего восемь месяцев. Политики и церковные власти — церковь стояла на той же площади — собрались и убрали его, спрятали мою статую в подвале церкви. Можете себе представить? Статую величайшего греческого философа, единственного человека, прославившего этот город, спрятать в подвале церкви! С той поры я в Грецию ни ногой. Греция Аристотеля исчезла давным-давно. Но это не самое печальное. Теперь здесь, в Америке, я каждый день вижу, как его величайшие идеи постепенно уничтожаются вместе с красотой. Может быть, Леон прав: искусство сегодня есть политика. Потому что сегодня все — политика. Когда умирает философия, грубая сила…

— О! Турецкий кофе! Обожаю! — Хелен Скиллмен протянула руку к крошечной чашечке, предложенной ей Кэлли.

— Что? — Лицо Базилиуса покраснело, выражая крайнее негодование. — Турецкий кофе?

Хелен беспомощно оглянулась на присутствующих.

— Это kafes. Кофе. Греческий кофе. Неважно, что мы научились его готовить у этих варваров-турков, которые завоевали нашу страну…

Тара быстро сунула мелочь в музыкальный автомат, зная, что бодрая народная музыка их родины вытащит всех на середину комнаты. Все, а она в особенности, должны помнить, что нынешний день — праздник. Сегодня не место конфликтам и разногласиям.

— Дядя Базилиус, не хотите потанцевать со мной? — Тара раскачивалась и хлопала в ладоши в такт музыки, но тут руководство взял на себя ее отец. После того как мужчины сняли пиджаки и закатали рукава рубашек, он вытащил из кармана носовой платок, дал один его конец Базилиусу и начал групповой танец, который исключал все противоречия. Через несколько минут за столом уже никто не сидел, и все: греки, американцы и те, кто не знал своей страны, — принялись танцевать. Тара взглянула на Димитриоса, который оказался рядом с ней в этот радостный день, и вспомнила слова из его статьи: «За радость!»

Внезапно Тара обратила внимание на изящество и плавность его движений, и ей пришло в голову, что, хотя она танцевала с ним в этом этническом стиле сотни раз в Греции, здесь, среди «иностранцев», он казался совсем иным. Кроме ее отца и Базилиуса, все остальные получали простое удовольствие от необычных ритмов греческой музыки, не имея представления о том, каких духовных глубин можно достичь через эти движения. Теперь она видела перед собой Димитриоса, танцующего от всей души и передающего с помощью физических движений всю свою сущность, все то, что сделало его личностью и мужчиной. Все это промелькнуло в ее мозгу неосознанно, и в эту долю секунды она поняла, каким исключительным был ее учитель и близкий друг. Он напоминал ей тореро, стройного и собранного, сконцентрировавшегося на единственной цели, которая движет каждым его шагом и жестом. И Тара поняла: величие — это объединение приобретенных знаний, сноровки, опыта, дисциплины, стиля и красоты в единое целое, в некую метафизическую основу жизни: в случае с тореро — в танец, побеждающий смерть; в случае Димитриоса — в танец, восхваляющий жизнь.

Вдохновленная и глубоко тронутая видом Димитриоса, полностью отдавшегося радости танца, она, продолжая танцевать, направилась к Леону, решительно бросив все только что возникшие сомнения. В конце концов, это ее день рождения!

— Как тебе нравится эта музыка и танцы? — поддразнила она его.

Леон, наблюдая за ее плавными и раскованными движениями, вспомнил, как тогда, в Греции, он описывал Готардам «танец живота», исполняемый Тарой. Какое грубое описание таких изящных движений! Трудно поверить, что ему могло прийти в голову такое сравнение, не говоря уже о том, что он сподобился его высказать.

Тара подняла обе руки и, пощелкивая пальцами, отвернулась от него, а затем, взяв за руку Димитриоса, приблизилась к Леону и так продолжала танцевать между ними, улыбаясь обоим.

— В этой музыке радость. Радость жизни.

Леон быстро оттащил ее от Димитриоса и, прижав к себе, начал кружиться с ней по комнате.

— А если так? — прошептал он ей на ухо. Маргарита, направлявшаяся в кухню, чтобы отнести туда большую кастрюлю с bamies, остановилась и, держа кастрюлю в одной руке, другой обняла Леона за талию.

— Кэлли, — крикнула она, — возьми кастрюлю!

Кэлли подпрыгнула к ним и скользнула под другую руку Леона.

— Нет! — крикнула она, стараясь перекричать шум. — Кастрюля тебе, мне Леон!

Маргарита отпустила Леона и направилась в кухню, двигая широкими бедрами в такт музыки.

Леон отстранил Кэлли от себя и взял ее за руку, чтобы войти с ней в общий круг, но она обняла его свободной рукой за шею и, прижавшись к нему, заставила двигаться в дальний конец комнаты.

Пораженный, Леон почувствовал ее твердые, молодые груди, когда она прижалась к нему всем телом и отдалась чувственному ритму движений под только ей слышную музыку. Он посмотрел вниз на ее полузакрытые глаза. Какого черта?.. Затем он почувствовал, как ее разъяренный брат вырвал ее из его рук, и увидел, как она исчезает в кухне.

Ники протащил сестру через кухню до дальней кладовки. Занятая раскладыванием сладостей на блюде, Маргарита не обратила на них внимания.

— Ты соображаешь, что делаешь? — прошипел Ники сквозь сжатые зубы. — Леон принадлежит Таре. И в любом случае, разве можно так себя вести?