Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира Страница 48

— Прилично, — окинув взглядом ее узкую черную юбку и черную же, всю какую-то острую, резкую блузку из плотного шелка, оценила Ольга. — Черное в любом случае эффектно. Правда, чересчур как-то правильно все это. Продуманность слишком заметна. Ничего, со временем научишься посвободнее одеваться. И поэротичнее, кстати. На тебя же все равно все мужики оглядываются, — объяснила она. — Ну так не стесняйся щекотать им нервы, они этого только и хотят.

Когда Мадина вышла из подъезда, у нее закружилась голова. Немудрено: из-за болезни она провела дома больше месяца! А на улице тем временем наступил слякотный ноябрь. Небо лежало даже не на крышах домов, а прямо на крышах машин, и пространство дворов было так плотно забито серым туманом, что казалось душным.

Ольгина машина являла собою самое яркое пятно в унылом городском пейзаже — это была алая «Мазда».

— А как называется твоя галерея? — спросила Мадина, когда они уселись в машину.

— «Ольга» и называется. Без затей, как киоск. — Ольга чуть заметно улыбнулась. — Так Аркадий когда-то назвал. Он мне ее и подарил. Сто лет назад, на тридцатилетие… — Она сидела за рулем, не поворачивая ключ, и невидящим взглядом смотрела в покрытое туманной пылью ветровое стекло. — Я же на искусствоведа выучилась. А он у нас в классе был двоечник, и отец у него на ЗИЛе работал и пил по-черному. Никто не понимал, как это я, отличница, девочка из хорошей семьи, за него замуж пошла, да еще сразу после школы. Но я безумно была влюблена, с восьмого класса, и никакого мне дела не было, кто там чего про нас понимает или не понимает. Мы с ним комнату снимали на Люсиновской, я в МГУ училась, а он в котельной работал, больше никуда мальчишку без образования не брали. Потом его в армию загребли. Ну а когда вернулся, то как будто другой человек стал — оборотистый, предприимчивый. Фирму свою открыл, строительством занялся. И не успела я оглянуться, как он в такую гору пошел, что только дух захватывало. Все на меня уже смотрели с завистью и в лицо не стеснялись говорить, какая я с детства, оказывается, была прозорливая — надо же, сумела разглядеть… кто бы мог подумать… Идиоты! Как будто мужчин из окошечка в готовом виде выдают. Детей вот только бог нам не дал… В общем, к тридцатилетию забрал он меня из Третьяковки, я там после университета работала, и вручил мне эту «Ольгу». Такой вот был подарок — перемена участи. Так он мне тогда сказал — так оно и вышло.

Мадина вспомнила, как Аркадий сказал ей в тот, первый день: «Я думаю, вы хотите перемены участи». И предложил идти с ним.

Ей стало до тошноты противно от этого воспоминания. Она испытывала неодолимое отвращение к Аркадию и особенно к тем его словам, потому что они были подлейшим предательством вот этой вот женщины, которая невидящим взглядом смотрела теперь сквозь стекло с ползущими по нему каплями тяжелого ноябрьского дождя, и все ее самообладание не могло ей помочь.

«Он же и в самом деле запасной аэродром себе готовил! — дрожа от отвращения, подумала Мадина. — Еще одну такую же женщину, только помоложе. Предусмотрительное ничтожество…»

— Все, хватит соплей! — Ольга легонько стукнула ребром ладони по рулю и повернула ключ зажигания. — Все когда-нибудь кончается. Или, по меньшей мере, меняется. Не могли же отношения с человеком всю жизнь сохраняться на одной ноте. Заведу себе любовника, и все наладится.

Настроение, с которым Мадина ехала в галерею, было испорчено. Но от того, как прошел вечер в этой галерее, оно поправилось так, что она этого даже не заметила. Оно словно бы тонко перенастроилось, ее настроение, и, выходя вечером из ярко освещенных стеклянных дверей с ярко же сияющей надписью «Ольга» над ними, Мадина чувствовала если не воодушевление, то все же легкий душевный подъем.

— Понравилось тебе? — спросила Ольга.

Она собиралась еще остаться, чтобы продолжить празднование выставки Тима Котлова, и вышла только проводить Мадину.

— Ага, — улыбаясь, кивнула та. И добавила: — Знаешь, я ведь никогда не видела живых художников.

Наверное, эти слова прозвучали очень уж наивно — Ольга расхохоталась.

— Ну и как они тебе? — спросила она сквозь смех.

— Смешные. Но довольно искренние, по-моему.

— В раздолбайстве своем искренние безусловно, — согласилась Ольга. — А в таланте — кто как. Среди этих, что сегодня собрались, совершенно искренних нету, все играют, кто больше, кто меньше. Но результат, как видишь, получается небезынтересный.

— Мне фотографии понравились, — вспомнила Мадина. — На которых ноты на проводах сидят.

На фотографиях, выставленных Тимом Котловым, были запечатлены электрические провода, у столбов которых он закрепил скрипичный и басовый ключи. Потом на проводах расселись птицы, и зрелище получилось необычное: природа будто бы записала какую-то свою мелодию. К тому же оказалось, что мелодию вполне гармоничную — так сказали про нее музыканты.

— Да, ничего фотографии, — кивнула Ольга. — И объекты, должно быть, симпатичные. Тим звал посмотреть, да у меня тогда настроения не было. Он сейчас еще одну инсталляцию готовит. Каких-то гигантских животных сооружает, что ли. И где-то в чистом поле их собирается выпустить, и они вроде бы от ветра двигаться должны. Ну, сделает — посмотрим. Подожди, сейчас такси придет.

— Зачем такси? — удивилась Мадина. — Я и на метро отлично доеду. И вообще…

— Ну? И что же вообще?

Ольга прищурилась. Взгляд ее стал жестким.

— Я уеду, — твердо сказала Мадина. — Спокойно соберу вещи и уеду. И это уже не будет красивым жестом — просто вернусь в Бегичево. Я там родилась, тридцать лет прожила, и…

— И теперь надеешься второй раз войти в ту же реку? — насмешливо спросила Ольга. — Это кто сказал? Геродот?

— Гераклит, — машинально ответила Мадина.

— Ну, неважно, кто сказал. Главное, что войти в нее невозможно. И ты сама это прекрасно знаешь. Посмотри! — вдруг произнесла она с такой сильной, такой непонятной в этой своей силе интонацией, что Мадина невольно огляделась. — Посмотри! Все светится, сверкает, сияет, кровь начинает играть, будто в нее шампанского влили! — Она повела вокруг себя рукой, как Василиса Премудрая, из рукава которой волшебным образом являлось озеро с лебедями. — И для кого все это, а? Нет, ты скажи, скажи! Почему все это должно доставаться каким-нибудь дурам, которые ничего, кроме пары ярких тряпок или блестящих камешков, не только осознать, но даже разглядеть не способны? Это все должно быть твоим, — решительно заявила она. — Ты имеешь на это право.

— Но какое же у меня право? — пролепетала ошеломленная Мадина. — Откуда оно у меня?