Договорились. Часть 2 - Ирина Воробей Страница 48

в равновесное состояние. Заглушала все чувства и нехорошие думы. Хорошие в Карининой голове редко водились. И самое главное отвлекала от Зайкина и спасала от угрюмого СемСемыча. Впрочем, тот быстро распогодился. Парень его разговорил. Через час они уже смеялись в две пасти, а девушка на них с усмешкой поглядывала. На нее они не особо обращали внимания, только говорили, что нужно делать, а она сама не встревала в беседу. Ей нравилось слушать. Разные люди рассказывали разные истории, даже если ни о чем, все было лучше самобичевания, которым она страдала наедине с собой.

СемСемыч делился жизнью приюта за прошедшую неделю. Карина поняла, что Зайкин всегда приходил по воскресеньям в течение многих лет. И все эти годы именно СемСемыч учил его готовить, сначала забавы ради, а потом быстро стал прививать ученику профессиональные привычки и раскрывать секреты. Делал он все еще ловчее Зайкина, явно всю жизнь посвятил поварскому делу. На руки даже не глядел, те работали сами, как запрограммированные. Она поражалась мастерству, потому что, глядя только на овощи, все равно резала их криво.

— Савелий тоскует, — СемСемыч махнул головой назад в стену — Карина предположила, что там находилась комната Савелия, — Как пес подох, так ни слова не проронил. Вчера даже не пришел, не знаю, будет ли седня. Мож, сделал с собой что, дурак молодой.

Грудь и без того широкая раздулась глубоким сожалением и медленно его выпустила вместе с воздухом. За йкин посмотрел на него с опаской и резко мотнул головой, словно выбросил противную мысль. И закусил кубиком сыра, который нарезал для пиццы.

— Жалко Берса.

— Да че ему? Помер и в раю собачьем. Свое пожил. Савелия вот жалко. За тридцатку едва перевалило, а уже кончился, считай. Думаю, труп он теперь.

— Может, в розыск подать? — в голосе Зайкина скрипнуло волнение, спонтанное, инстинктивное.

— Никто его искать не будет. Бомж ведь. Ему и сбегать-то неоткуда. И не от кого. Было.

СемСемыч кашлянул в плечо и вонзил пальцы в вареную курицу, чтобы разодрать ее на клочья. Зайкин высыпал кубики сыра в таз для салата. Карина никак не могла проткнуть кожуру помидора — тупое лезвие скользило. Парень заметил ее мучения и подошел сзади почти вплотную. Руки положил на ее. Она оживилась, словно только его близость делала ее видимой для мира. Нервы зашевелились. Приятность стала накапливаться внизу живота.

— Смотри, как можно, — произнес Зайкин негромко, прислонившись к щеке, и вонзил кончик ножа в помидорину.

С надрезом дело пошло быстрее. Лезвие проникло в щель и расширяло ее плавно. А девушка наслаждалась его присутствием и вниманием, без чего страдала уже больше часа.

— Спасибо, — от неловкости она повела плечом, на которое он дышал.

Парень задержался буквально на секунду и отошел.

— Зайкин! — не выдержала Карина в попытке оставить его подле себя, чтобы греться теплом его тела.

— Да? — он улыбнулся и снова прильнул к ее спине.

Она заткнулась, потому что не успела придумать повод. Лукавый взгляд СемСемыча подливал топлива к ее стыду. И ухмылка Зайкина, которую она чувствовала голой шеей , сыпала искрами сверху. Девушка быстро сгорела дотла.

— Ничего. Не важно.

— Окей. Если что, я тут.

Он вернулся во главу стола и взялся за маслины. Рутина вернулась и успокоила Карину опять.

Наготовили они много, словно ждали целую роту. Пицц запекли несколько огромных. Салат настрогали на целый таз — Карина в таком мылась в детстве в деревенской бане. Суп варился в кастрюле, больше похожей на ведьминский котел, а хлеб выставили целой палетой. Пока СемСемыч жарил курицу, а Зайкин мешал гарнир, Карину попросили упаковать сухие пайки, чтобы бездомные, которые придут на ужин, смогли взять перекусы с собой. В комплект входили орехи, печенье, хлеб и вода. Девушка поняла, что нуждающихся было гораздо больше, чем могла приютить организация, хотя здание было продолговатым с множеством комнат. Людей здесь было мало. На кухню за несколько часов к ним никто не заходил. Изредка из коридора доносились голоса и быстро утихали.

— Ты что, чабер добавляешь? — испугался СемСемыч, вытаращив глаза на разделочную доску Зайкина.

— Ну, да. С овощами самое то.

— Ты же знаешь, Афоныч опять разорется.

— Ну, щепотулечку, — парень вытянул губы жалостливо и сложил ладони вместе. — Афоныч и не разберет.

— Еще как разберет, — СемСемыч кивнул в сторону. — Я один раз петрушку кинзой заменил, он так ворчал. А тут приправа заморская.

— Спорим, что ничего не скажет? — Зайкин уже протягивал руку для заключения пари. — Если выиграю, раскроешь мне секрет своего запеченного риса.

— Если проиграешь, даришь мне свой набор японских ножей, — сухие губы мужчины ехидно улыбались.

— Блин, зря тогда похвастался, — на лице парня выступила гримаса одновременной досады, страха и любопытства.

Карина умильнулась и просыпала орешки мимо пакета. Никто, кроме нее, и не заметил.

— А, ладно.

Зайкин стукнул ладонью о мозолистую руку СемСемыча, но тут же как будто осекся и спрятал ее за затылком, хотя было уже поздно.

— Хохохо, — по-стариковски смеялся мужчина. — Давно мечтал об этих ножах.

— Афоныч пока даже не попробовал, — поджал губы парень.

Афоныч оказался бездомным, который приходил за едой каждый день, и являлся самым придирчивым к местной кухне, как позже объяснил Карине Зайкин. Чувствительные вкусовые рецепторы и врожденная строгость могли бы позволить ему стать профессиональным критиком и раздавать звезды Мишлен, но жизнь не сложилась.

— Здесь у всех так, — говорил СемСемыч. — Кого-то поломали. Кто-то сдался сам, как Савелий.

Он почти скорбел, когда говорил о нем. Голос при этом темнел и глаза серели. Девушка прислушалась. Савелия она даже не видела, а история его уже трогала. По крайней мере, было любопытно, почему люди опускаются до бродячего образа жизни. Карина об этой социальной группе никогда особенно не задумывалась. Ей собственной нищеты хватало, чтобы еще думать о более несчастных.

— Вел машину пьяный, — ответил на ее мысли СемСемыч. — Попал в аварию. Другого водителя сразу насмерть. Собственную девушку превратил в инвалида без ног и матки. Отсидел, а все простить себя не может.

Девушка не знала, что думать и говорить. Она не страдала особой чувствительностью не к своей боли, но СемСемыч говорил с тяжелой горечью, что это трогало за душу. Карина была уверена, посторонний не мог так рассказывать. Судьбы здесь явно переплетались. Чужие становились родными от одиночества. По возрасту Савелий подходил ему в сыновья. Видимо, так СемСемыч к нему и относился.

— Я думаю, он придет, — сказал Зайкин, как ребенок, который отказывался познать жизнь и продолжал читать сказки. — Дина ведь его ждет.

— Ох, Дина, — на морщинистом лице сверкнула добрая улыбка. —