Анна Берсенева - Последняя Ева Страница 49

Медленно поднявшись, по-прежнему не чувствуя ни боли в ноге, ни холодной грязи на руках, Ева пошла вверх по откосу.

Часть 2

Глава 1

Надя не помнила, с каких пор перестала думать о своей семейной жизни.

Вернее, она не помнила, с каких пор семья сделалась ее жизнью настолько, что думать о ней как-то отдельно стало уже просто невозможно. Нормальный человек не думает ведь, как он дышит… Может быть, даже день какой-то был, в который это произошло. Даже наверняка был – Надя помнила все дни, в которые происходили главные события в ее жизни. Точно помнила даже числа, не то что месяц или год.

Но вот с каких пор это вошло в нее по-настоящему, как вдох – Валя, дети, и что она его жена, мать его детей, – этого Надя вспомнить не могла, как ни старалась.

Правда, она и сама не понимала, зачем так уж старается это вспомнить и почему именно теперь.

Юра уехал давно, она уже привыкла думать о нем как о далеко живущем взрослом сыне. И, может быть, это было лучше, чем видеть его рядом с собою в Москве, но в том тщательно скрываемом отчаянии, в котором он находился после развода с Соной…

Полинка поступила все-таки в Строгановское, хотя Надя до последней минуты не верила, что это произойдет. Даже потихоньку от своей шебутной младшей дочки сходила туда, когда закончились экзамены, и сама посмотрела списки.

Валя работал как обычно – с тем ровным и непреклонным усилием, которое всегда было ему присуще. Его неприятности и трудности не выходили за рамки таких забот, из которых и должна состоять жизнь, чтобы не застыть в мертвом оцепенении.

Конечно, Ева… Но Ева тревожила ее всегда, Надя никогда не была спокойна за нее, и это тоже не могло быть какой-то новой причиной для того, чтобы вдруг начать оглядываться на свою жизнь.

«А может, просто возраст, – подумала она, перепрыгивая через лужу у одной из ведущих во двор арок – прямо под симоновской мемориальной доской. – Даже скорее всего просто возраст…»

Но тоже – ей шел пятьдесят первый год, для матери троих взрослых детей это был совсем не тот возраст, в котором можно считать себя старой и подводить итоги семейной жизни.

Да Надя еще и выглядела моложе своих лет. Та странная и выразительная удлиненность черт, из-за которой в юности она казалась серьезнее, чем была на самом деле, – в зрелые годы сделала весь ее облик на редкость гармоничным.

«Бог ты мой, о чем я думаю, – одернула она себя, уже открывая дверь квартиры. – Нашла себе заботу!»

Она ходила в аптеку за лекарством для Евы и вообще-то думала больше всего о том, давать или не давать дочери выписанные невропатологом таблетки. Надя еще в аптеке распечатала маленькую коробочку, достала аннотацию. Она читала про апатию и реактивную депрессию и в душе все-таки не верила: неужели все это происходит с ее самым беззащитным ребенком, и неужели это настолько не может пройти само собою, что нужно принимать лекарство?

До сих пор не было в Евиной жизни ничего, на что не хватило бы маминой души.

«Но счастливой ее сделать – этого я же не могу…» – подумала Надя и, вздохнув, положила аннотацию обратно в коробочку.

Едва ли и таблетки могли сделать дочь счастливой, но, может быть, они хоть помогли бы вывести ее из состояния безысходности и безразличия, которое пустотой стояло в Евиных расширенных глазах.

Нади не было дома в тот момент, когда Ева вернулась откуда-то в таком ужасном состоянии. Они с Валей приехали с дачи поздно вечером, и Надя едва сознание не потеряла, увидев в прихожей брошенное на пол грязное пальто и сапожки, похожие на комки глины.

И, главное, этот пустой взгляд, которым Ева посмотрела на нее, когда она вбежала в детскую…

Ночью нога у Евы распухла, поднялась температура, и, не вызывая «Скорую», Валентин Юрьевич сам повез ее в Боткинскую больницу – благо от дома недалеко. Перелома, к счастью, не оказалось, даже вывиха не обнаружили – да иначе Ева, наверное, и не смогла бы сама дойти домой. Но растяжение оказалось сильное, и дома ей предстояло провести немногим меньше времени, чем даже с переломом.

– Ты хотя бы на такси домой добиралась? – хмуро спросил Валентин Юрьевич, когда, поддерживая Еву с обеих сторон под руки, они вышли втроем из больницы и сели наконец в машину. – Как только связку не порвала, уму непостижимо!

Ева молчала, и отец не стал переспрашивать.

Надя сразу догадалась, что Ева скорее всего объяснилась с Денисом. Но в чем состояло это объяснение, как оно произошло, где, почему закончилось так ужасно для ее дочки, – этого она, конечно, не знала. А узнать хоть что-нибудь от Евы было невозможно. Да и жестоко было бы ее расспрашивать…

Кажется, не было на всем белом свете ни одного человека, которого Надя ненавидела бы так, как Дениса Баташова.

До нее никак не доходило, как может он – здоровый, веселый, ничем в жизни не обремененный – ни за что мучить ее дитя. Конечно, она не часто видела Дениса, а в последнее время и вовсе не видела. Но все ей стало ясно еще в тот вечер, когда он впервые пришел к Еве на день рождения шесть лет назад.

Надя помнила, как сердце у нее похолодело и оборвалось, когда она заметила снисходительный взгляд, которым он встречает смятенный и робкий взгляд ее дочери, и это хозяйское выражение в его глазах…

В том, что она не ошиблась в своих догадках, Надя убедилась очень скоро. По тому, как Ева ждала его звонка – вечно ждала, никогда не звоня сама. По тому, как, краснея и бледнея от необходимости врать, договаривалась по телефону с завучем о внезапном выходном среди недели – всегда после Денисова неожиданного звонка, – и ключ от бабушкиной квартиры исчезал назавтра из шкатулочки в буфете…

Надя десятки раз порывалась сказать Еве, что нельзя же так забывать о себе, что лучше бы не встречаться с мужчиной, который даже заботы по устройству этой встречи перекладывает на женщину. Но что толку было говорить, когда Евины глаза после этих редких встреч то светились счастьем, то подергивались такой знакомой, такой глубокой поволокой, что у Нади сердце вздрагивало?

Ничего не поделаешь – такая, значит, судьба у ее дочки: лететь, как бабочка на огонь.

Но, думая о Еве всегда, и всегда с тревогой, Надя хотя бы сознавала неизбежность происходящего. Другое дело Юра – тот просто из себя выходил при одном только упоминании о Евином возлюбленном.

– Я его убью когда-нибудь, честное слово! – говорил он, когда Ева уходила на свидания с Денисом и по смущенному сиянию ее глаз было понятно, куда она пошла. – Вот сволота! Такая женщина ему досталась… Ни хрена не понимает, только и умеет, что ноги об нее вытирать!

– А кто понимает? – то ли Юре, то ли себе возражала Надя. – Юрочка, ты же сам мужчина… Разве вы таких замечаете? У нее же и не было никого никогда – случайно, что ли? А он все-таки красивый, интересный, и не подонок вообще-то, наверное… Да как все он! И она же сама его любит, и сама на все согласна – что тут поделаешь?