Потому что (не) люблю (СИ) - Андриевская Стася Страница 49

— Но как-то же вы с ней общаетесь? — с плохо сдерживаемым раздражением произнёс голос, и мне вдруг представились строго поджатые губы и жёсткий подбородок, поросший щетиной. Колкое ощущение от её прикосновения тут же пронеслось по кончикам моих пальцев, по коже щёк и даже губам — так явно и… узнаваемо! В груди остро полыхнуло паникой, и мимолётное видение тут же исчезло, но я безрассудно зажмурилась, пытаясь ухватиться за ускользающий образ… Однако, перед глазами уже снова расплывались лишь привычные радужные пятна пустоты.

— Как придётся, так и общаемся. Она даже читать и писать почти не умеет, да и в целом не особо-то контактная, так что иногда приходится постараться, прежде чем она поймёт хоть что-то.

— Тогда, какой в ней смысл? Почему не взял нормальную помощницу? — Говоря, чужой голос звучал то ближе, то дальше. Один раз до меня отчётливо долетел громкий скрип шифоньерной дверцы, потом стук — словно кто-то долбил сначала ногой по полу, а потом кулаком по стене.

— Эта работает за еду, а другим надо платить деньгами. К тому же её мать алкоголичка из соседней деревни, и Наташе дома приходилось гораздо хуже, чем здесь.

Пауза. А потом громыхнула заслонка печки, и, врываясь в моё убежище через щели дымохода, практически над головой гулко пробасил голос:

— А может, тебе просто есть что скрывать?

Я сжалась — Густав был прав. Это действительно он. ОН. И он меня ищет: выспрашивает, проверяет шкафы, пытается обнаружить что-то вроде погреба или тайной двери. И прямо сейчас он оказался вдруг так близко, что я, казалось, ощутила лёгкий, терпковато-свежий шлейф аромата… кажется, табак и какие-то травы, а может, кофе или даже окалина докрасна раскалённого металла…

Заслонка громыхнула, закрываясь. Я вздрогнула и распахнула глаза. Что за наваждение, какой ещё аромат?! Здесь, в моём чулане, может вонять разве что мышами! И всё же, в то мгновение он пригрезился мне настолько ярко, что, казалось, до сих пор блуждает то ли у меня в носу, то ли в подсознании.

— Скрывать? Но вы же видите, здесь кроме меня и Наташи никого нет…

— Ммм, — насмешливо протянул голос. — А она, кстати, не против, что ты её трахаешь, или просто рассказать никому не может?

Я аж шею вытянула от неожиданности — он-то откуда узнал?!

— С чего вы… — возмущённо задохнулся Густав. — Я с ней не сплю!

— Серьёзно? А с кем тогда?

— Ни с кем!

— Ну да. А смазкой, которая у тебя вон в том шкафу лежит, ты дверные петли заливаешь, да?

— Это… Это вообще вас не касается! Это моя частная жизнь, и она…

— Слушай, фриц, — раздражённо перебил голос, — мне глубоко похрен на твою частную жизнь. Если она, конечно, случайно так, не пересекается с моей… Понимаешь, да?

Густав понимал. И я понимала. Да и ОН понимал, о чём говорит. Он пришёл заявить свои права на меня, избавиться от неугодного ему ребёнка и снова до основания разрушить мою жизнь. Теперь уже окончательно.

— Не пересекается! — прошипел Густав, и мне вдруг стало отчаянно жаль его. Всё-таки он мой герой! Неделями копящееся раздражение неожиданно схлынуло, уступая место бесконечной благодарности и нежности. — И я не немец, я…

— На это мне тоже срать, фриц. И если я и оторву тебе яйца, то не по национальному признаку, не переживай.

Потом они ушли, хлопнула, закрываясь за ними дверь, и мне вдруг стало так страшно за Густава! Но при этом так мучительно невыносимо от мысли, что вот ОН сейчас уедет, а я снова останусь один-на-один со своей глухой стеной в сознании. Стеной, за которую так отчаянно пробиваюсь уже почти полгода, но за которую не могу заглянуть даже издали. Мне ведь даже рассказы Густава, о моём прошлом и о моих близких: родственниках, друзьях и коллегах по работе, не откликаются. Вообще ничего, кроме одного — удушающего, лишающего воли страха перед НИМ.

Но вот ОН пробыл в этой комнате от силы пятнадцать минут, и я его даже не видела, а меня уже несколько раз окатило дежавю, и в сознание настойчиво попытались прорваться образы. Я словно ходила вдоль бумажной стены, за которой виднеются лишь неясные силуэты, но стоит мне только проковырять в ширме дырочку — и я увижу ВСЁ. Вспомню своё прошлое. Верну себя.

Осторожно придерживая живот, поднялась на четвереньки, потом, согнувшись в три погибели, на ноги. Потянулась ухом к трубке воздуховода, пытаясь услышать хоть что-то, но в комнате было тихо, только гулко бухало в ушах моё собственное сердце.

Я не должна. Нет. Это слишком опасно.

Но если я упущу эту возможность сейчас — появится ли она ещё хоть раз в будущем?

Опустилась на пол и, упершись спиной в стену, а ногами в лакированную стенку комода, зажмурилась, набираясь решимости.

То, что я задумала было невообразимо глупо. Страх перед рыскающим по нашему дому хищнику колотил меня так мощно, что становилось больно в груди… Но именно эта боль, попадая в сердце, почему-то превращалась в горячую, сладкую патоку — такую непреодолимо манящую, что к горлу подступал ком. И эта мания разгоралась во мне так стремительно и мощно, что меня не мог остановить уже даже страх за ребёнка. Я просто должна была его увидеть. Должна!

Плохая из меня мать, да. Я зависима от своих давних страхов, как наркоман от дозы, об этом мне неоднократно повторял Густав. Учил, как с этой зависимостью бороться… Но разве я могла представить, что это может быть ТАК непреодолимо? Словно вопрос жизни стоял не в том, чтобы спрятаться, а наоборот — узнать, кто мой преследователь. Взглянуть страху в лицо, чтобы перестать бояться. И наконец освободиться от него.

Сначала я сдвинула комод совсем на немного, благо он стоял на домотканой дорожке, и двигался по лакированным доскам пола относительно легко и без шума. Прислушалась — тишина… И, не мешкая дольше, неуклюже выбралась из укрытия.

На свободе стало одновременно и страшнее, и смелее. С одной стороны — беззащитность, а с другой… Он не посмеет меня тронуть. Кто он такой? Какое у него право поступать так с моей жизнью? Я ему всего лишь бывшая жена — не раба, не собственность, не козёл отпущения. Он и так пропахал мою судьбу глубокой чёрной бороздой, которую, единственную из всего, я, к сожалению, до сих пор помнила. Не события, конечно, — но ощущения, боль. Даже на уровне тела. Ну а шрамы на запястьях — лишь красноречивое ей подтверждение.

— Я тут у тебя ещё осмотрюсь, ты же не против? — явственно донёсся до меня голос из-за закрытой двери. Прозвучало не как вопрос. ОН просто ставил в известность и плевать хотел на ответ.

— Вы меня в чём-то подозреваете? — отозвался Густав. — В чём?

Голос промолчал. Объяснять он тоже ничего не собирался.

Хлопнула дверь ведущая в сенник и сразу же — уличная. Я бросилась к окну, замерла, прячась за шторкой, пытаясь разглядеть лицо мужчины, но увидела лишь высокую фигуру в яркой спортивной куртке. Алая с жёлтыми полосами. Кричащая, дерзкая. Опасная как…

Гоночная машина? Хмм… Это разве нормальное сравнение для куртки? Но на ум почему-то пришло именно оно.

Сердце выпрыгивало. Его лихорадочное биение отдавалось болью в виски и тупой пульсацией в низ живота. Но вот сам хищник неожиданно оказался не так уж и страшен. Просто рослый, крепкий мужчина с хамоватыми манерами и зашкаливающим высокомерием. Ни рогов, ни копыт, ни хотя бы автомата наперевес, как представлялось, когда сидела в печке, у него не обнаружилось.

Снова хлопнула дверь и на улицу выскочил Густав. Без шапки, фуфайка нараспашку. Длинные, всегда аккуратно зачёсанные волосы тут же взметнулись на ветру, упали на глаза, но он лишь придержал их рукой и поспешил за мужчиной.

— Послушайте, если вы ищете что-то конкретное, может, я смогу вам помочь? Здесь, на пару километров в округе, точно никого больше не найдёте!

Хищник остановился. Не потому, что решил поговорить с Густавом — просто от калитки к нему шёл второй мужчина. Я хорошо видела его лицо, но не узнавала. Хотя, что это в моём случае меняет, да? Гораздо важнее, что оно меня не волновало, не задевало. В отличие от хищника, в котором меня убивал даже звук его шагов.