Доун Линдсей - Американская кузина Страница 49

Соррел удивили его слова.

— Да, — не сразу подтвердила она. — Правда, это было еще до меня, но мой дедушка часто говорил мне, что раньше было интереснее. Он ведь был одним из первых и участвовал в революции, несмотря на почтенный возраст. Мне всегда немножко странно, что мой дедушка сражался против англичан, а мой отец женился на англичанке.

— Что же в этом странного? В общем-то, у нас много общего. Однако мне кажется, что не все интересное осталось позади, ведь теперь вы ведете собственную войну. Расскажите мне о ней.

Вот так в темноте Соррел рассказала ему такое, о чем никогда и никому не рассказывала. О том, как приплыл английский флот и ее с матерью отправили на ферму подальше от города. О том, как всю ночь слышались ружейные выстрелы. О том, как люди вешали фонари на деревья, чтобы обмануть англичан и чтобы их снаряды не разрушали город.

Маркиз рассмеялся, но спросил вполне серьезно:

— А что в это время делала неколебимая мисс Кент? Никогда не поверю, что вы сидели сложа руки.

Соррел рассказала ему об истерике служанок (и ее матери, если уж быть до конца честной, но об этом она не сказала) и о том, как мужчины с мушкетами караулили всю ночь и она с ними. Они ведь не знали, выстоял город или нет и не придется ли им тоже сражаться, и всю ночь слышали жуткую канонаду.

Маркиз хмыкнул.

— А когда сгорел Вашингтон? Соррел не любила вспоминать об этом.

Служанки продолжали рыдать, мама лежала без чувств, потому что никто не знал, жив ли еще ее муж и отец Соррел, который уехал в столицу. Они видели огонь пожарища, слышали взрывы, и было так светло и жарко, словно солнце поднялось не с той стороны.

Но Соррел была не одна на ферме, конечно, там оставалось несколько мальчишек и стариков, на которых можно было положиться. Правда, местная полиция отправилась в город, и люди боялись, потому что англичане обещали все сжечь

Когда она замолчала, он гораздо дольше обыкновенного не подавал голос, но потом все же спросил:

— А Балтимора? Насколько я понял, вы там были сестрой милосердия.

Об этом Соррел не только говорить, но и думать не хотела. И все же он имеет право знать, наверное, больше, чем кто бы то ни было. И она собрала силы, чтобы рассказать ему о Балтиморе, а пока говорила, неожиданно сама почувствовала странное облегчение.

Мама не пускала ее, но вмешался папа. Он возвратился из Вашингтона и знал, как на самом деле все складывается. Многие храбрые и решительные женщины уже покинули свои дома, и Соррел знала, что она должна быть там, и не только из-за Вильяма, который был там, но ради всех других, подобных Вильяму, чьи жены и невесты были слишком далеко и не могли им помочь.

Отец сам отвез ее в Балтимору, пока ситуация оставалась неясной и никто не знал, взяли англичане форт Макгенри или не взяли.

Однако чудесная новость о том, что форт выстоял против хваленого британского флота, быстро померкла пред лицом тех кошмаров, которые открылись их глазам. Соррел никогда не думала, что такое возможно, и если поначалу ее еще тошнило от вони и она едва не теряла сознание от одного вида ран и стонов умирающих, то потом словно задубела и уже ничто не могло лишить ее равновесия. Она обрабатывала раны, участвовала в операциях, которые делали еле державшиеся на ногах от усталости хирурги, подавала воду умиравшим мальчикам.

Когда она нашла умиравшего от раны в живот Вильяма, она уже не способна была ни на какие чувства. Он испустил последний вздох на ее руках, но сначала слабо улыбнулся и поцеловал ей руку. Времени оплакивать его у нее не было. Слишком много раненых требовали ее внимания. Она сложила ему руки на груди и оставила его, не чувствуя никакого горя и мучаясь своей виной из-за этого. Маркиз долго молчал.

— А вы и в самом деле героиня. Соррел ощутила некоторую неловкость.

— Я делала только то, что должна была делать. Вы же сами знаете.

— Да. Знаю. Но я также знаю, что далеко не все способны на такое. Как вы думаете, что бы сделала ваша прелестная кузина, попади она в такую же ситуацию? Или ваша мать?

Соррел удивилась.

— Но от них никто ничего подобного и не требует.

— Ну когда же вы поймете? — возмутился маркиз. — Далеко не все мужчины так уж ценят внешнюю красоту. Вы совершенно не умеете любить себя, мисс Соррел Кент.

Нет, этого он никогда не поймет. Не в силах дольше терпеть ее молчание, он проговорил почти сердито:

— Вы только и делаете, что забиравтесь в угол и ничего для себя не требуете. Хотел бы я оказаться рядом, когда вы наконец поймете, чего вы хотите, моя дорогая Соррел. Даже ваша красивая и безмозглая кузина понимает, что в этой жизни за все надо сражаться, будь ты даже расписной красавицей, денежным мешком или семи пядей во лбу. А до тех пор, боюсь, вы так и не вылезете из своего угла и будете получать пинки и насмешки. Стыдно вам, мисс Соррел Кент. Очень стыдно!

Соррел не успела ответить, если бы даже она нашла, что ответить, как он поднял голову и прислушался. Потом маркиз произнес совсем другим тоном, в котором она услышала непонятную ярость:

— Черт бы их всех побрал! Насколько я понимаю, едут наши спасители. Если я на что-то и рассчитывал, то как раз на то, что мой друг Фитц сам не отправится и другим не позволит совершить столь раннее и романтическое путешествие! Надо же все так испортить!

Глава двадцать вторая

Соррел тоже услыхала шум снаружи. Она вскочила, только теперь заметив, что уже совсем рассвело. Маркиз тоже встал, но глядел мрачно.

Ждать им пришлось недолго. И вскоре они поняли, что своим ранним спасением обязаны вовсе не другу его сиятельства. Миновали несколько мгновений, и дверь распахнулась. В хижину влетела, немало изумив Соррел, красавица Ливия, одетая под стать утреннему небу в голубое бархатное платье, необыкновенно шедшее к ее глазам. Следом за ней вошли мистер Фитцсиммонс и, как ни странно, тетя Лейла.

Ливия жадно оглядела грязную хижину.

— Ну, ну. А здесь премило, правда?

— Ливия! — резко оборвала ее тетя Лейла и повернула озабоченное лицо к Соррел. — Дорогая, я так рада видеть тебя живой и здоровой. Клянусь, я сейчас разрыдаюсь. А я уж так ругала себя за то, что позволила тебе пойти, совсем расклеилась, и его сиятельство заставил меня рассказать правду. Когда же вы оба не вернулись и я увидела ваших лошадей в конюшне, тут уж я совсем испугалась. Сказала, мол, все как хотят, а я отправляюсь на поиски, пусть на дворе еще темно и я давно не садилась на лошадь. Это в моем-то возрасте! Однако мистеру Фитцсиммонсу удалось воззвать к моему здравому смыслу. Он сказал, что вам лучше не будет, если еще и мы потеряемся. Что же случилось?