Плохая мать (СИ) - Жнец Анна Страница 5

Мобильный телефон оживает, и под гитарные риффы Наив поёт о свете фальшивых звёзд: я завела будильник на половину пятого. Специально отпросилась с работы, чтобы в спокойной обстановке отправить письмо. Скоро приедет Олег. Надо успеть забрать ребёнка из садика.

Я торопливо выключаю ноутбук и заметаю следы: ополаскиваю грязную кружку, складываю фантики в отдельный пакет, который выброшу по дороге. Наполняю чайник холодной водой из крана — остужаю: металлический бок горячий — не дотронуться. 

Отправляясь за ребёнком, я одеваюсь так же, как утром, обуваю сапоги, в которых за день ужасно устали ноги, мужественно сражаюсь с искушением выбрать другие — без каблуков. Последнее злит до слёз: икры гудят, стопы ноют, вставать на шпильки не хочется. Но ничего не поделаешь: иногда мне кажется, что Олег — грёбаный Шерлок Холмс. Замечает любую мелочь. Не надо ему знать, что я была дома.

Пока иду, прокручиваю в голове  письмо: всю ли информацию приложила, достаточно ли вежливо обратилась, не осталось ли в самом тексте ошибок? Вдруг меня отфутболят из-за какого-нибудь ляпа на первой странице?

Солнце светит. Небо синее-синее, и запах свежий, морозный. Под ногами скрипит снег, я словно в знаменитом стихотворении Пушкина, но никаких красот не замечаю — тороплюсь, почти бегу, задыхаюсь в толстом пуховике. Платье под верхней одеждой намокло от пота и неприятно липнет. К закрытию садика я успею, но мне надо вернуться домой как можно раньше — не вызвать подозрений задержкой.

За деревьями мелькает белое поле — замёрзшее озеро под снегом. Если пройти по нему, можно выиграть минут пятнадцать. И хотя страх перед очередным семейным скандалом велик, есть то, что вызывает ужас гораздо больший. 

Я смотрю на круг пространства за деревьями, на расчищенный пятачок голого синеватого льда, на протоптанные в снегу дорожки и людей, бредущих среди сугробов. Но не могу последовать их примеру. То, что я испытываю, не страх — паника. Один взгляд на замёрзшее озеро, одна мысль пересечь его, хотя бы попробовать это сделать, сойти с безопасного берега на тёмный лёд, коварно укрытый снегом, — заставляет столбенеть. Во рту пересыхает. Сердце стучит о грудную клетку. Ладони под перчатками влажные. Спросите меня, что такое фобия, и я расскажу во всех подробностях.

Смешно признаться, я написала книгу о начинающей фигуристке, чтобы справиться с этим беспричинным ужасом. А ещё… чтобы забыться.

Мысль об отправленной рукописи выводит из оцепенения, и я продолжаю путь, проклиная шпильки. Грядущие шесть месяцев ожидания ответа кажутся вечностью. 

Я представляю, как держу бумажную книгу, пахнущую свежей топографической краской. Как провожу пальцем по выпуклой надписи — своему имени. Яркая обложка глянцует. Страницы ещё не замусоленные, ровные, белые, плотно прилегают друг к другу и шуршат под пальцами. Раскрываешь книгу — и корешок чуть скрипит.

«Ты витаешь в облаках».

«Опять занимаешься ерундой?»

«Тебе рассказики дороже семьи».

«Останешься у разбитого корыта».

В своих фантазиях я иду дальше. Воображаю, как смеюсь и сую книгу — настоящую, бумажную, с моим именем на обложке — Олегу под нос: на, смотри!

«У тебя ничего не получится».

А вот и нет!

Господи, как мне надо, чтобы меня издали! Как надо, кто бы знал!

Мужчина на льду радостно машет мне рукой. Это тот водитель джипа, с которым мы недавно столкнулись у подъезда. Мне хочется спросить, откуда он меня знает, но я не останавливаюсь, не оборачиваюсь — спешу. Олег не должен ни о чём догадаться.

Глава 7

Четырнадцатое февраля. День всех влюблённых. Выглядит как насмешка, но вечером мы идём в ресторан — мы и ещё две женатые пары, друзья Олега. Мои подруги — те, с которыми я тихонько смеялась на лекциях, строила грандиозные планы, которым показывала первые пробы пера, — растворились в круговороте собственных семейных забот. Созвониться раз в месяц, обменяться сообщениями ВКонтакте, чем-то безликим: стикерами, смешными картинками, поздравлениями из нескольких слов — всё, что осталось от школьной и студенческой близости. 

В папке Dropbox спрятаны гигабайты воспоминаний — похоронена я сама: та, какой была раньше. Какой, казалось, буду до конца жизни. Вот я улыбаюсь. Вот — корчу забавную рожицу в зеркале университетского туалета, и кофта на мне совершенно дурацкая, зелёная в клетку, но никто не скажет: «Переоденься! Перестань кривляться! Тебе не идёт!» На следующем снимке мы с подругой за столом устраиваем жаркое побоище вилками. Какое у меня счастливое лицо! А есть фотка грустная, сделанная уже после свадьбы. Голова опущена, взгляд направлен в сторону: Олег обижается, если я не бегу уделять ему внимание, поэтому поза напряжённая — караулю, когда после лабораторной муж появится в коридоре.

Начиная с третьего курса улыбок на снимках всё меньше. Как меньше на них и людей. Если листать фотографии подряд, контраст разительный.

Последнюю папку я не открываю лет шесть. Там одна-единственная фотография — с выпускного. На ней я красивая, худая, с длинноватым носом (чем меньше живот, тем длиннее нос, шутит мама) и в платье, выбранном по вкусу Олега. Вокруг весёлые подруги: белые зубы, красные и розовые помады, губы, растянутые в улыбках. А я серьёзная и взгляд, какой сейчас регулярно встречаю в зеркале. 

Как так получилось? 

Устроившись на работу, я пару раз пыталась звать подруг в гости, но разговор не клеился: муж присоединялся к нашим женским посиделкам — влезал суровой тенью. Его присутствие ощущалось дамокловым мечом над головой. Иногда Олег шутил, излучая обаяние, наливал вина, чаще — притворялся мебелью, слушал, смотрел, и я ловила себя на том, что контролирую каждое произнесённое слово, прокручиваю в голове всё, что хочу сказать.  

«Твои подруги на тебя плохо влияют».

Ваню на выходные забирает к себе свекровь — чудесная женщина, моя самая большая удача в браке. Одно за другим я меряю перед зеркалом платья и с каждым отброшенным в сторону всё больше впадаю в уныние. Ткань в районе подмышек натянута — сразу видно: размер не мой. Вешалки пустеют. Гора разноцветных тряпок на кровати растёт.  Предвкушаю, как целый вечер буду комплексовать из-за неудачно обрисованных складок и держать руки так, чтобы скрыть животик.  

В конце концов я раздражена настолько, что иду в магазин. В одиночестве. Впервые за не помню, какое количество времени. Олег считает, что я слепая и не способна самостоятельно понять, красит меня  наряд или, напротив, уродует. 

В торговом центре среди хромированных стоек с одеждой я теряюсь и чувствую себя так, словно готовлюсь к подвигу — выбрать платье, не ориентируясь на чужое мнение, — только на своё. Мне, бухгалтеру, это тяжелее, чем свести дебет с кредитом.  На долю секунды, на один стыдный миг я допускаю, что не справлюсь, что не доверяю себе в достаточной мере, а потом заталкиваю панические мысли куда подальше: это будет моя маленькая победа. Первая. Я куплю шикарное платье — сама, какое захочу — и вечером в ресторане буду чувствовать себя уверенно. 

Консультант улыбается, предлагает товар. Без Олега, без его критических замечаний и кривящегося лица шоппинг неожиданно начинает доставлять удовольствие. Оказывается, всего и надо — перестать запихивать себя в старые шмотки. Одежда, подобранная по размеру, избавляет от комплексов. Куда-то исчезают живот и ненавистные складки. И я снова красотка на миллион.

* * *

— Ты собираешься идти в ресторан в… этом?

Олег ненавидит красные платья, красную помаду, красный лак для ногтей, а я сегодня — девушка-дурной вкус: яркая, праздничная, вся в алом.

— Сказала бы, что тебе надо платье. Поехали бы выбрали вместе.

Я молча застёгиваю серёжку, твёрдо намеренная не подбрасывать дров в огонь ссоры. Глаза накрашены, двадцать минут потрачено на то, чтобы превратить бледные пеньки ресниц в густые чёрные опахала, —  рыдать нельзя.

— Почему ты не хочешь надеть зелёное?