Даниэла Стил - Злой умысел Страница 5

Мать все ей объяснила, чтобы девочка не испугалась. Что ей следует кое-что сделать для своих папы и мамы – может, преподнести им подарок, помочь папе стать счастливым и помочь мамочке… Она просто станет частью их – а папа полюбит ее еще крепче, чем прежде… Поначалу Грейс не поняла, потом заплакала. Что подумают ее друзья, если узнают? Как сможет она заниматься этим с папой? Но мама продолжала твердить, что она должна им помочь… что она обязана… что мамочка умрет, если она ей не поможет… что папочка их оставит, что они будут брошены на произвол судьбы и некому будет о них позаботиться… Она рисовала перед девочкой ужасающие картины, она своими руками возлагала на плечики Грейс тяжкое бремя ответственности. Девочка согнулась под этим бременем, ее ослепил ужас того, чего от нее ожидают. Но они так и не дождались ее согласия.

…Той ночью они вместе пришли к ней в спальню, и мать помогала ему. Она сама держала Грейс, и мурлыкала ей какую-то песенку, и шептала, какая она хорошая девочка и как они любят ее. А после, когда они возвратились к себе в спальню, Джон нежно сжимал Эллен в объятиях и благодарил ее…

После этого и наступила пора настоящего одиночества для Грейс. Он приходил к ней не каждую ночь… нет, почти каждую! Порой она чувствовала, что вот-вот умрет от стыда, а иногда он делал ей по-настоящему больно. Она ни единой душе не проговорилась, и вот постепенно мать перестала являться вместе с отцом в спальню дочери. Грейс уже знала, чего от нее хотят и что у нее нет выбора. Когда она пыталась возражать, он бил ее – и вот постепенно она осознала, что нет ни выбора, ни выхода… Она делала это для нее – не для него. Она подчинилась, чтобы он больше не поднимал руку на мать, чтобы он не бросил их. Но всякий раз, когда Грейс была непослушна или отказывалась сделать все, чего он требовал, отец возвращался к себе и жестоко избивал мать, как бы дурно она себя ни чувствовала, как бы ни страдала от недуга. Это ломало волю Грейс, и она неслась стремглав, с диким криком, к нему и клялась, что сделает все, чего бы он ни потребовал. А он снова и снова делом доказывал, что это не пустые клятвы… В течение четырех лет он делал с ней все, что подсказывало ему воображение, – она была его рабыней любви, его покорной наложницей. Единственное, что сделала мать, – она достала ей противозачаточные пилюли, чтобы та не забеременела.

С тех самых пор как Грейс стала спать с отцом, у нее не стало друзей. Да и до этого их было не много – ведь она вечно боялась, чтобы кто-то ненароком не прознал, что отец бьет мать. Но когда они с отцом стали спать вместе, для Грейс сделалось невыносимым даже говорить с кем-либо из подруг или с учителями. Она была просто уверена, что они узнают – прочтут по ее лицу… или по телу… словно она страдала страшной болезнью, которая не гнездилась внутри, как у матери, а уродовала ее наружность. Страшной болезнью страдал на самом деле отец, но Грейс этого не осознавала. До сегодняшнего дня. Теперь она знала, что со смертью матери истек срок ее мучений. Это должно прекратиться. Она просто не могла… не могла бы больше, даже ради матери. Это было слишком, к тому же в той самой спальне. До сих пор он всегда приходил в комнату Грейс, силой заставляя ее впускать его. Он никогда не смел делать это с ней в их с Эллен супружеской спальне. Но теперь… теперь он словно хочет, чтобы она заняла место матери, чтобы она делала все, что делала та, и даже больше. Словно он хочет сделать ее своей взаправдашней невестой. Он даже говорит с ней нынче по-новому! Теперь все в открытую. Он хочет, чтобы она стала его женщиной.

А он глядел на ее тело, соблазнительно мерцающее в темноте, слушал ее отчаянные мольбы и плач – и все это возбуждало его еще сильнее. Он возвышался над ней, зловещий и страшный, сжимая ее в своих грубых объятиях, – и вдруг одним движением швырнул Грейс на постель. Как раз туда, где его умирающая жена лежала всего два дня назад. Туда, где она пролежала все годы их безрадостного брака.

Но на этот раз Грейс боролась, она уже решила, что не подчинится больше, и, уже сражаясь, еще отчетливее осознала, что безумием было думать, будто она смогла бы остаться с ним под одной крышей и надеяться, что кошмар этот закончится. Ей придется убежать, но сначала она должна воспротивиться и пережить все, что бы он ни учинил над ней. Она знала, что не может позволить ему вновь проделать это, просто не может. И пусть мама хотела, чтобы она была добра к нему, – о, она достаточно долго была добра! Она не может больше, никогда не сможет больше, никогда. Но, слепо молотя кулаками воздух, она почувствовала, как его могучие руки снова хватают ее, ощутила вес его тела. Он легко раздвинул ей ноги, и знакомая плоть вторглась в ее нутро, причиняя доселе не испытанную боль – подобной боли она и вообразить себе не могла! Какое-то мгновение ей казалось, что он убьет ее. Такого у них никогда не было прежде – никогда он не истязал ее так ужасно. Ей казалось, будто некий безжалостный кулак избивает ее изнутри, будто отец хочет доказать ей делом, что она принадлежит ему безраздельно, что он имеет право на все… Это было выше ее сил, и вот ей показалось, что она сейчас потеряет сознание – все поплыло у нее перед глазами. А он неумолимо свирепствовал, терзая ее груди, кусая губы, вновь и вновь грубо входя в нее. А она уже была в какой-то предсмертной истоме, и у нее осталось единственное желание: пусть он будет милосердным и убьет ее наконец.

Он грубо насиловал ее, но даже теперь она знала, что не может ему больше этого позволить. Он не может делать это с ней, она не перенесет этого, она не позволит этого ни ему, ни кому-то другому. Она понимала, что вот-вот свалится в бездонную пропасть, – и вдруг, борясь с ним и царапая его тело, поняла, что сражается, чтобы выжить. Не понимая даже, как это произошло, она осознала, что они совсем рядом с маминым ночным столиком. На нем несколько лет подряд стояли аккуратные коробочки с лекарствами, стакан и кувшин с водой. Она могла бы облить его водой, могла ударить кувшином, но ничего этого там уже не было. Ни пилюль, ни воды, ни стакана. Не было в комнате и той, кому они могли бы понадобиться. Но Грейс бездумно шарила рукой по столику, в то время как отец мощно двигался, вскрикивая и хрипя. Он несколько раз наотмашь ударил ее по лицу, но теперь ему хотелось расправиться с ней не руками, а при помощи одной лишь своей мужской силы. Он тискал ее грудь, вдавливал тело Грейс в матрац. Она почти перестала дышать, а перед глазами плавал какой-то туман после его последнего удара, но рука ее нащупала выдвижной ящичек стола, она потянула за ручку, он открылся – и она ощутила в ладони холодную сталь. Револьвер, который мать держала под рукой на случай нападения ночных воров. Эллен никогда бы не посмела воспользоваться им против мужа, даже пригрозить ему оружием. Ей не важно было, что он делал ей самой или Грейс, – она преданно любила его.