Филфак (СИ) - Гордеева Алиса Страница 5

— Пить, — стону в надежде прекратить экзекуции и наконец просто поговорить. Но мои потуги остаются неуслышанными.

— Ну что, голубчик, судя по всему, родился ты в рубашке. Спасибо скорой скажи, оперативненько тебя к нам доставили. Что случилось-то с тобой, помнишь?

Судя по ощущениям, намедни меня переехал трактор, либо одной левой я пытался остановить локомотив.

— Понятненько, — чешет затылок доктор, так и не дождавшись моего кивка. — А имя своё помнишь?

Конечно, это же элементарно. И чему этих медиков учат столько лет, ежели задают такие дебильные вопросы.

— Расчудесненько, – кивает врач и с любопытством смотрит на меня. — И как же нас, голубчик, зовут?

Я снова безуспешно открываю рот и молчу, но на сей раз не только из-за дикой сухости во рту. Моё имя… оно вертится на языке, но никак не обретает своего звучания.

— Не помнишь, значит, — заключает толстяк. — Печальненько!

— А сколько лет тебе, тоже запамятовал?

Судорожно пытаюсь сообразить, но и здесь терплю фиаско. Я не знаю, кто я! Я забыл самого себя!

— Мариночка, нам бы успокоительного добавить! По-шустренькому! — положив широкую ладонь ко мне на плечо, он абсолютно спокойно воспринимает мои отчаянные стоны и завывания. А подоспевшая спустя минуту рыжуха хладнокровно пускает по венам очередную гадость, которая вновь отключает меня от реальности.

Однако, мои пробуждения теперь становятся все чаще. И каждый раз я открываю глаза в надежде вспомнить. Но всё зря. Меня вычеркнули, обнулили. И вроде, вот он я: здоровенный лоб лет двадцати с татухой на плече и старым, едва заметным шрамом под коленкой. Я был. Я жил. Я что-то чувствовал, но ни черта не помню.

Из реанимации меня переводят в обычную палату. Каждую свободную минуту обследуют, заставляют отвечать на идиотские вопросы и безжалостно дырявят мой зад болючими уколами. Моя речь постепенно приходит в норму, а ставшие ватными от долгого лежания ноги уже в состоянии удержать вес моего тела и даже довести меня до туалета. Часами смотрю на своё отражение, ставшее отныне совершенно чужим, и пытаюсь понять «за что»? Неужели эта смазливая морда, что таращится из зеркала на меня в ответ, заслужила подобное?

— Ретроградная амнезия, голубчик, — выносит вердикт полноватый доктор. — А так вы полностью здоровы.

— Амнезия, — перекатываю во рту слово, заменившее мне моё же прошлое.

— Это обычная реакция на подобного рода отравление. Повторюсь, чудо, что вы вообще живы.

— К чёрту такую жизнь!

— Не горячитесь. Память вернётся.

— Когда?

— Может быть, завтра, — сеет зерно надежды доктор, но тут же с корнем вырывает неокрепший росток. — А может быть, через год или два. Чем раньше вас найдут и заберут в привычную среду, тем больше шансов на скорейшее восстановление. Но, увы, вас никто не ищет.

Монотонные дни неспешно сменяют друг друга. Однообразные, безнадёжные, тусклые. В больничных стенах они окрашены в серый и наполнены пустотой. Я всё меньше верю врачам и их обещаниям, всё больше ненавижу местного участкового, который совершенно не продвигается в моих поисках. Меня раздражает смех медсестёр, их ужимки и бессмысленный флирт; выводит из себя храп пожилого соседа по палате и аромат цитрусовых на его тумбочке. Одна только мысль, что эти апельсины ему заботливо передали родные люди, заставляет лезть на стену. Меня пожирают отчаяние и глухая безнадёга, а вера в лучшее тает на глазах. Приступы ярости сменяются периодами тихой апатии, а желание жить угасает с каждым днём.

— Вы опять грустите? — очередная сестричка с обворожительной улыбкой протягивает мне градусник.

Она будто специально дождалась, когда Фёдора Михайловича, моего соседа, заберут на процедуры, и прискакала попытать счастья. Интересно, на кой чёрт природа наградила меня слащавой рожей, на которую девицы слетаются, как мотыльки на свет огня.

— Наверно, очень страшно остаться одному, — стреляет глазками, заметив на соседней тумбе связку апельсинов.

— Тридцать шесть и шесть, — возвращаю градусник, всем своим видом давая понять, что говорить по душам не нацелен.

— Может, вы хотите чего-нибудь? — не доверяя термометру, медсестра прикладывает ладонь к моему лбу.

— Нет, — недовольно фырчу и скидываю чужое прикосновение.

— Я могу помочь, — не понимая намёков, девица присаживается на край моей кровати.

— Не надо!

— Не скромничайте! — будто случайно, она пробегает кончиками нежных пальцев по моей руке. — Наверняка вам тоже хочется апельсинов или шоколада. А может, ещё чего. Вы только скажите.

— Я хочу тишины, — грубо отдёргиваю руку.

— Зря вы замыкаетесь в себе. Вы живы, здоровы, у вас вся жизнь впереди. Не стоит так сильно цепляться за прошлое — оно прошло. Я хочу вам помочь, не отказывайтесь.

— Оставьте меня в покое!

— Как хотите! — ведёт плечиками медсестра и с оскорблённым выражением лица выбегает из палаты. Наивная! Какая она за сегодня по счёту? Третья? Как же они все меня достали со своей жалостью!

Подрываюсь с койки и раненым зверем мечусь по палате. Это всё не то! Не моё! Не я! Мне нужна хоть какая-то зацепка, долбанный знак! Но ничего не происходит!

Отчаявшись, лбом упираюсь в стену и, разбивая кулаки о её окрашенную поверхность, тихо вою. Я должен вспомнить! Я не могу потерять себя. И в этот момент, сквозь рваное дыхание и глухие удары, доносится робкий стук в дверь.

— Вон! — ору, не поднимая головы.

Мне надоели пустые лица медсестёр и однообразные вопросы участкового, да и прочие зеваки, с бестактным любопытством заглядывающие в мою пустую душу.

— Привет! — бесстрашный девичий голосок отважно пробирается сквозь мою броню. И будь я проклят, если не слышал его раньше.

Резко отпрянув от стены, оборачиваюсь.

В дверях замечаю девчонку, невысокую, стройную, с огромными голубыми глазами и густой русой чёлкой. Белый халат небрежно накинут на её хрупкие плечи, а на груди болтается огромный бейджик. Я жадно всматриваюсь в тонкие черты её лица, в надежде хоть что-то вспомнить, но снова всё мимо. — Время посещений прошло, — цежу с горечью в голосе. — Закрой дверь с той стороны!

Глава 5. Перевёрнутое имя

Аня.

— Девушка, я устала вам повторять: никакого Соколова у нас в отделении нет! — поправив на носу очки, скрипит мадам бальзаковского возраста в белоснежном халате.

Приёмные часы вот-вот закончатся, а я никак не могу найти, куда на скорой доставили того парня из леса. Отделение токсикологии — моя последняя надежда.

— Да как же нет? — тереблю самодельный бейджик с собственным именем, на атласной ленте болтающийся в районе груди. — Мне врачи со скорой сказали, что отвезут Илью в областную, а раз в общагу он так и не вернулся, значит, всё ещё у вас. Пожалуйста, посмотрите получше: Соколов Илья Семёнович, 18 лет.

— Нет у меня такого в списках! — чувствую, нервы на пределе, но и мне отступать не комильфо: желание поскорее отделаться от возложенной на меня миссии по поиску Соколова вынуждает быть настойчивой.

— Высокий, симпатичный, белокурый, — пытаюсь описать парнишку, но понимаю: всё не то. А потом вспоминаю про личное дело Ильи, которое уже второй день таскаю в рюкзаке. — Подождите, сейчас фотографию достану.

— Девушка, вы издеваетесь? — в женском голосе проскальзывают визжащие нотки. — По-вашему, я каждого больного должна в лицо знать?

— Да такого раз увидишь — не забудешь, — бубню себе под нос и всё же достаю небольшой фотоснимок, сделанный Соколовым для студенческого билета.

— Всё, девушка! Не задерживайте нормальных посетителей! – отмахивается от меня женщина и недовольно качает головой.

— Погоди, Алён! — моей взволнованной собеседнице спешит на подмогу молоденькая санитарка. Стащив с хрупких ладоней громоздкие резиновые перчатки, она подходит ближе и по-свойски присоединяется к разговору. — А как же тот красавчик безымянный, которому память отшибло? Выписали уже? Может, девушка его ищет?