Пенни Винченци - Злые игры. Книга 2 Страница 5

— Нет. Он не знает. Сказал только, что никогда не мог понять, почему она так поступила. Сказал, что она была прекраснейшим человеком, что она была очень лояльна по отношению к отцу…

— Уж куда лояльней! — хмыкнул Макс. — Странная лояльность: спать с кем попало налево и направо.

— Она не спала с кем попало! Только с ним.

— Ну да, и еще только с отцом Георгины, и только с моим отцом.

— Я думаю, пока что мы выяснили лишь одно: мы почти ничего обо всем этом не знаем. И нам предстоит выяснять еще очень и очень многое. И наверное, нас ждет немало открытий.

— Ну, с тобой-то уже все в порядке, разве не так? Папочку своего ты разыскала, и — господи, вот уж поистине удивительно, кто бы мог только ожидать! — он оказался и обаятельным, и умным, и образованным, и приятным. Тебе всегда везет, Шарлотта, все оборачивается в твою пользу. Что, скажешь, не так? Всё.

— Макс, — тихо проговорила Шарлотта, — Макс, мне очень жаль, что ты так расстроен. И что ты так ко всему этому относишься.

— Никогда не мог понять, — холодно ответил он, — почему так относишься к этому ты. Почему у тебя нет к этому внутреннего отвращения. В тебе слишком много маминого.

Шарлотта повернулась и вышла из комнаты.

Перед тем как вернуться в Штаты, она виделась с Чарльзом Сейнт-Маллином еще несколько раз; у них стало правилом дважды в неделю обедать вместе. О Вирджинии больше ни разу не говорили; они рассказывали друг другу о том, чем каждый из них занимался, что их интересовало, что нравилось; и у обоих было такое ощущение, что, сколько бы они ни разговаривали, им все равно будет этого мало.

Чарльз был культурен, обаятелен и интересен; как адвокат он добился весьма скромного успеха и жил сейчас в Фулхэме вместе с женой Грейс и тремя детьми, мальчиком и двумя девочками; ему было непросто оплачивать их учебу в школах. Грейс работала преподавательницей музыки, давала уроки игры на пианино и на флейте; младшая их девочка была очень талантливой и сумела получить стипендию для учебы в детской музыкальной школе.

Чарльз очень любил Ирландию и свой старый родительский дом.

— Временами мне так хочется съездить туда вместе с тобой, — с легким сожалением в голосе сказал он как-то, — но, думаю, это вряд ли возможно.

— Я полагаю, Грейс не знает о… — начала было Шарлотта.

— Нет, конечно нет, — поспешно ответил он, — и не должна никогда ничего узнать. — Больше к этой теме они не возвращались.

Шарлотта была от Чарльза просто в восторге: в нем оказалось столько тепла, сочувствия, и он все время ею восхищался. Целые часы подряд она делилась с ним своими страхами и надеждами, планами на будущее, рассказывала о тех душевных муках, которыми отзываются ненормальные отношения в их семье, о беспокойстве, которое вызывают у нее Георгина и еще того сильнее — Макс.

— Одному Богу ведомо, что с ним станется, когда я уеду и некому будет тут за всем присматривать.

— Хотел бы я с ними со всеми познакомиться, — проговорил Чарльз. — Но вряд ли этому суждено случиться.

— Боюсь, что да, — вздохнула Шарлотта. — Если это и произойдет, то, во всяком случае, далеко не в ближайшее время.

— Кстати, о времени. — Он вскочил из-за стола. — Я должен идти. Я уже и так опоздал.

— Спасибо, мы прекрасно поговорили, и уже не в первый раз, — сказала Шарлотта. — Возможно, до моего отъезда мы уже больше не увидимся. Обещай мне, что будешь писать.

— Обещаю. — Он поцеловал ее на прощание.

Она смотрела ему вслед, пока он шел к выходу из ресторана. У него было немного лишнего веса, да и мешковатый, не новый уже костюм тоже не украшал его. Держался он все время подчеркнуто бодро, улыбался, однако выглядел усталым: забот в жизни у него явно было больше чем достаточно. Хорошо бы суметь чем-нибудь его побаловать, подумала она. В конце концов, для чего же еще нужны отцы, как не для этого.

Тот совет, который он дал ей относительно манеры держаться в «Прэгерсе», она восприняла весьма серьезно. И, вернувшись назад, приложила все силы к тому, чтобы как-то взломать окружавшую ее стену глухой враждебности; она понимала, что бессмысленно даже пытаться подружиться с Гейбом, но стала буквально навязываться другим, приглашая их зайти с ней после работы в какой-нибудь бар. Это оказалось очень трудным делом: было ясно, что никто из них не хочет с ней никуда ходить, однако не смеет отказываться. Она смеялась всем их шуткам, спрашивала у всех совета, рассказывала про себя различные истории, где оказалась отнюдь не в героинях-победительницах. Но все это, похоже, не приносило никакого результата. Как-то за две недели до Рождества она выскочила в обед из банка, чтобы быстро перехватить бутерброд, и почти сразу же вернулась назад, к докладу, которым занималась, при этом почти не обратив внимания на то, что в большом общем рабочем зале никого не было. Но час спустя отметила про себя, что зал почему-то пуст. Сотрудники появились только в четыре часа; оказывается, сегодня был торжественный предрождественский обед, а о ней то ли забыли, то ли не захотели ее приглашать. Шарлотта так и не смогла решить, какое из двух этих возможных объяснений было бы для нее обиднее.

Два дня спустя, уже ближе к концу работы, она шла куда-то по коридору, как вдруг столкнулась с Гейбом.

— Вот вы где, — проговорил он, вываливая ей в руки исправленную стенограмму недавнего совещания. — Размножьте-ка это на ксероксе и разошлите всем, кому надо, ладно? А мы тут съездим с ребятами, отметим приближающееся Рождество. До скорого.

Шарлотта взяла бумаги и поплелась с ними на ксерокс. Она взглянула на листы, чтобы разобраться, какая именно это стенограмма, и вдруг увидела, что буквы расплываются у нее перед глазами; понадобилось некоторое время, чтобы она сообразила, отчего это происходит, — она плакала. Шарлотта помчалась к кабинету, который занимала вместе с Гейбом, и, обнаружив, что он, слава богу, свободен, села, опустив голову на руки, и расплакалась уже по-настоящему, тихонько, но очень горько. Возможно, она бы плакала так еще долго, но внезапно чья-то рука дотронулась до ее плеча, и голос, в котором сочетались странная мягкость и сильный бруклинский акцент, произнес:

— Предпочитаете в одиночестве или можно присоединиться?

Шарлотта резко обернулась и увидела прямо перед собой лицо, на котором отражались искренний интерес, симпатия, сочувствие (все, от чего она здесь уже успела отвыкнуть), и она разревелась еще сильнее.

— Извините меня, — всхлипнула она, пытаясь вытереть глаза и нос насквозь мокрым бумажным платком, — извините. Не очень-то я гожусь сейчас на роль деловой женщины, да?