Сьюзен Келли - Насколько мы близки Страница 5

Одно из двух: либо Рут Слоун была избавлена от ненавистных длиннющих отчетов, которые скаутам полагалось регулярно отправлять домой в качестве доказательства летних успехов… либо она была искуснейшей лгуньей. Так или иначе, но Рут практически жила на конюшне, будто ровня и коллега наших инструкторов по верховой езде. В столовой, на службах в капелле, на утренних линейках – везде и всегда она была в бриджах наездницы (самых настоящих, а не в джинсах, которые заменяли мне бриджи) и шикарных черных кожаных полусапожках, сидевших на ней как влитые (а не в топорных, тяжелых черно-белых башмаках, в которые влезала я перед уроками езды). Бархатный шлем обрамлял ее лицо с веснушчатым носиком и своевольными кудрями а-ля Хейли Миллз из «Ловушки для родителей» – боже, я умирала по этой прическе. Общительная, остроумная, естественная, не ведающая неловкости в присутствии воспитателей, она являла собой сплав житейской простоты, физического обаяния и спортивного изящества. Между нами было каких-то пять лет разницы, но для меня – целая пропасть в пять световых лет; точно такая же, как между обычной завистью и чувствами, что я испытывала к Рут Слоун.

Я посматривала на нее на конюшне, пока, робея, выбирала лошадь постарше, а значит, посмирнее, но никак не могла решиться, потому что в ушах звучало мамино напутствие: «Только помни, что в лагерь едут не для того, чтобы день-деньской торчать в четырех стенах. Займись там тем, чем здесь не можешь. Учись стрелять, ездить верхом, управлять каноэ». Мама изучила меня досконально. Она знала, что в «Киавасси» я запишусь в натуралисты и буду тихо-мирно кормить белок и ловить тритонов, чьи перепончатые лапки цепляются за ладони. Или примкну к лучникам – спорт мирный, требующий сосредоточенности. Или займусь поисками древних наконечников и со своим упорством, конечно, найду пятьдесят штук, за что меня наградят красивым самодельным значком из ярких шелковых ниток. Каждый день я посещала «Час писателей» в главном здании лагеря, где зал с высокими потолками пропах приятным дымком, а занятия вел седовласый очкарик, по непонятной причине нареченный Рэтом [20].

Двадцать лет спустя я улыбнулась Рут Кэмпбелл, в девичестве Слоун, сквозь дымный туман ее спальни.

– Мы встречались. В «Киавасси».

Лицо Рут осветилось ухмылкой.

– «Киавасси»! Когда? Сколько раз ты там была?

– Три. Шестьдесят пятый, шестой, седьмой.

– Но ведь ты… гораздо младше меня.

– Мне тридцать.

– А мне тридцать пять. – Она кивнула в сторону детей. Обе наши малышки уткнулись в «Спящую красавицу», а мальчишки скрылись под кроватью. – Мы с Ридом не слишком торопились. – На ее лицо набежала тень. – Ты слышала, что лагерь собираются стереть с лица земли и построить жилой комплекс?

Я замотала головой.

– Послушай, но я же там всех знала, -сказала она без намека на бахвальство в голосе. – Странно, что тебя не помню. Кто еще с тобой жил?

– Робин Джексон, Элис Сверингэм, Берта… не помню как. А пятая… – Я прикусила язык. Даже через двадцать лет это имя я вспоминать не хотела, хотя поневоле помнила его не хуже, чем имя самой Рут. Полли Франклин, бесформенная, рыхлая, с безобразно отрезанной челкой, которую она отращивала, а пока зачесывала уродливым круглым гребнем, так что волосы стояли дыбом вроде наэлектризованного ореола. – Полли Франклин, – нехотя закончила я.

Рут в изумлении округлила глаза:

– Бедная Полли?

Я кивнула. Мы и двадцатью словами не перемолвились, а Рут общалась со мной как с задушевной подругой детства.

– Жертва везде находится, верно? – погрустнела она. – Заслуженно или незаслуженно, жертва людей или обстоятельств, но находится непременно.

Все скауты были обязаны перед завтраком чистить зубы, а Полли в первое же утро устроила сцену. «Не могу, – хныкала она. – Меня вырвет, если я почищу зубы перед тем, как поем». Мы обменивались хитрыми взглядами: враки, просто хочется в постели поваляться подольше. Тренер тоже не купился на нытье Полли и ровно в 7.15, в одном строю с остальными, погнал ее к длинному желобу, заменявшему нам раковину. Ниагарские водопады ливанули из дюжины кранов, и мы послушно согнулись над желобом, сжимая в руках бесформенные тюбики.

– Чтоб мне провалиться! – вдруг заорала Берта. – Она блюет через нос!

Два десятка десятилетних девчонок вмиг отпрыгнули назад, явив жуткую сцену. Полли не сочиняла. Зубная щетка торчала у нее изо рта, а из носа потоками бежали сопли, слюни, рвота и зубная паста. Тренер бросился вперед, вынул щетку изо рта Полли, велел умыться и привести себя в порядок.

Со второго дня смены Полли разрешили пропускать начало первого занятия, чтобы после завтрака она могла добежать до домика и почистить зубы. Но на ней уже стояла неизгладимая печать: Полли обрела известность не меньшую, чем если бы ее имя объявили в «Ночь наград» среди победителей по стрельбе из лука, верховой езде или гонкам на каноэ. Она стала известна всему лагерю под гадкой кличкой Бедная Полли. Она стала посмешищем, жалким изгоем.

Однако, сама не зная и не желая того, Бедная Полли взяла реванш. На каждом воскресном лагерном сборе, глядя на освещенные языками костра лица, я слушала, как директор лагеря читал рассказы из журнала «Колода», еженедельного издания скаутских сочинений. Я слушала директора и отчаянно молилась в душе, чтобы выбрали хоть что-нибудь из моих выстраданных работ, и уговаривала себя, что меня отсеивают по возрасту, а не из-за сомнительного таланта. И каждый воскресный вечер притихшие от восхищения члены всех трех племен слушали какой-нибудь из рассказов Бедной Полли, хотя я и тени автора ни разу не видела у дверей вотчины Рэта. Бедная Полли писала свои лаконичные, сочные опусы в одиночестве, оставляла их на столе у Рэта – и их принимали. Бедную Полли не нужно было учить, как писать или что говорить.

– Ты права, – согласилась я с Рут.

На следующее лето Бедная Полли в лагерь не приехала. Она стала жертвой «Киавасси». Не наводнения, не преступления, даже не бедности. Жертвой людей. В какой-то степени все мы такие жертвы.

– Да, ты права, – повторила я.

Рут оглянулась на детей и прижала палец к губам:

– Ш-ш-ш. Наши шеегрызы, жуколовы, шторолазы притихли. – Она утащила меня обратно в кухню, ткнула пальцем в стул и дернула на себя дверцу холодильника. – Садись! На закуску даже ореховой пасты нет, зато вино имеется. Присоединишься?

Я лишь вскользь подумала о Скотти, который вот-вот должен был вернуться с работы, – и, кивнув, смахнула кукурузную палочку со стула.

– Вот, пожалуйста. – Рут широким жестом обвела кавардак на кухне. – Вся моя жизнь у тебя перед глазами. Пресловутая открытая книга. Двое детей, один супруг. Рут-и-Рид. Звучит? Стараемся терпеть друг друга и ремонтную разруху. – Теперь ты! – приказала она. – Говори! А я пока сварганю что-нибудь на ужин из остатков обеда. Расскажи о себе все.