Анна Берсенева - Нью-Йорк – Москва – Любовь Страница 50

Он усадил ее на диван и сам сел рядом. Только рядом, на совсем маленьком, но тоже неодолимом расстоянии.

– Что случилось? – спросил Игнат. Голос его звучал так же прерывисто, как только что рвалось из его груди дыхание. – Что у вас тут у всех стряслось?

– У кого – у всех?

Эстер в последний раз всхлипнула и вытерла щеки ладонями. Он ничего не сделал, он даже не поцеловал ее, он сидел рядом с нею так, словно она была невинной гимназисткой, которую можно оскорбить одним лишь намеком на поцелуй, – но при этом она чувствовала себя рядом с ним так, будто они лежали голые друг у друга в объятьях. И понимала, что он чувствует себя точно так же, оттого и дышит прерывисто, оттого глухо звучит его голос и стремительно бьется сердце.

– У Ксены дверь закрыта. Ты вот… Что случилось?

– Не знаю. Про Ксеньку не знаю.

Эстер подняла глаза и сразу увидела перед собою его глаза. Серые, широко поставленные, оттеняющие твердость черт его лица, они были – как расколовшаяся скала. От прямого взгляда этих глаз в ее собственных глазах потемнело и затуманилось.

– А у тебя что случилось? – Игнат отвел взгляд.

– А я из Мюзик-холла ухожу.

– И всего-то?

Она поняла, что «всего-то» объяснить ему все равно не сможет. Да и нужно ли объяснять? Они сидели, отодвинувшись друг от друга, но чувствовали себя при этом будто голые, и нужно было только одно: броситься друг к другу, и целоваться, и… И все, и навсегда! Все остальное было ненужно и неважно.

Но жизнь состояла как раз из «остального» – из объясняющих слов, из сопутствующих обстоятельств и обязательств.

– Ксенька, наверное, бабушку к врачу повезла, – сказала Эстер. – Она говорила, ей какого-то врача порекомендовали, который Евдокию Кирилловну в больницу может положить. Только далеко, в Сокольниках где-то.

Она не помнила, когда именно Ксенька говорила ей об этом. Может, неделю назад, а может, и две.

– А мне и не сказала даже… – В голосе Игната послышалась такая горечь, что у Эстер сжалось сердце. Его руки, тяжело лежащие на коленях, сжались в кулаки. – Хоть чем-то бы ей помочь, хоть извозчика, что ли, или такси… Ничего не сказала!

– Почему ты на ней не женишься? – помолчав, спросила она.

– Не идет за меня.

– Не идет!.. А ты бы… ты…

Эстер замолчала – сказать было нечего. Игнат усмехнулся:

– Что – я бы? Ничего не поделаешь. Где любовь, там ни разуму места нет, ни логике. Будто сама не знаешь.

– Знаю… – Эстер еще немного помолчала и сказала: – Я уеду, Игнат. Не знаю еще, куда, но далеко. И совсем скоро. А ты… Если замуж она не пойдет, то хотя бы… Не оставляй ее хотя бы.

– Не оставлю. Убью, если кто обидит. Или сам умру. – Скальные глаза блеснули так, что Эстер поняла: Игнат действительно убьет каждого, кто попытается причинить Ксеньке зло. Эта твердость, эта могучая на все готовность каким-то необъяснимым образом соединялась в нем с нежностью. Это было странно и казалось невозможным, но именно нежностью дрогнул его голос, когда он произнес «убью». – Не уезжай, Эстер, – вдруг сказал он.

Если бы он обнял ее при этих словах, если бы поцеловал, да хоть придвинулся поближе – качнулся всем своим огромным телом, обхватил широким кольцом рук!.. Но он смотрел не на нее, а перед собою, губы его были сомкнуты в твердую линию, и руки по-прежнему лежали на коленях, разве что кулаки сжались еще крепче – так, что костяшки пальцев побелели.

– Уеду. – Она тоже отвела от него взгляд. Это нелегко ей далось. – Ну, что об этом говорить!

– Говорить нечего.

Он вдруг взял ее руку обеими руками – она утонула в его сложенных лодочкой ладонях, – поднес к лицу и прижал к губам. Эстер замерла. Так они сидели в молчании долго, очень долго… Или всего одно мгновение прошло? Губы у Игната были такие же твердые, как взгляд. Когда он целовал Эстер руку – раз за разом, не отрываясь, – ей казалось, что она касается рукою скалы.

Потом Игнат медленно отпустил ее руку и встал.

– Я их у двери подожду, – не глядя на нее, сказал он.

Эстер промолчала. Она не понимала, почему до сих пор не упала без сознания. Да что там без сознания – замертво…

Хлопнула дверь. Тяжело прозвучали по коридору его шаги. И стихли.

Глава 6

– Ты точно знаешь, что хорошо подумала, Эстерка?

Круглые глаза Бржичека были серьезны.

– Как ты сложно стал изъясняться по-русски, Вацлав! – усмехнулась Эстер. – Я хочу уехать, я точно это знаю. Почему ты просил, чтобы я сказала об этом тебе?

– Потому что я могу тебе помочь.

Все-таки серьезность не держалась долго в таких замечательных глазах. Говоря последнюю фразу, Бржичек уже подмигивал и улыбался.

– Каким это образом?

Эстер тоже не сдержала улыбку, хотя вообще-то ей было не до смеха.

– Простым. Я на тебе женюсь.

– Ничего себе! – Теперь Эстер уже не улыбнулась даже, а рассмеялась. – А меня ты спросил, хочу я за тебя замуж или нет, а, Вацлавчик?

– На что спрашивать, Эстерка? – в тон ей ответил он. – Я и так знаю, что не хочешь. А то бы я в самом деле на тебе женился.

– А сейчас ты как собираешься жениться? – удивилась она. – Не в самом деле?

– Конечно. Я хочу тебе помочь, вот и все. Мы с тобой поженимся как будто бы, понимаешь? Но по всем вашим законам. Мы обманем ваши законы и вашу власть. И ты уедешь со мной в Прагу. Мой контракт в Москве прерывается, потому что спектакль, в который меня пригласили, закрывают. Значит, я должен вернуться в Чехию. И моя законная супруга со мной.

– Но… что же я там буду делать? – растерялась Эстер. – Ведь ты же… Ведь у меня…

– Я знаю, что у тебя нет денег, – догадливо кивнул Бржичек. – И ты правильно поняла: я не смогу тебя содержать в Праге.

– Я и не… – начала было Эстер.

Но Бржичек перебил ее.

– Но ты сама получишь на себя деньги. Через Русскую акцию, – сказал он.

– Какую акцию? – не поняла Эстер.

– Наш президент Масарик помогает русским эмигрантам, разве ты не знаешь? – удивился Бржичек.

– Откуда мне об этом знать, Вацлав? – пожала плечами Эстер.

– Оттуда, что в Чехии больше русских, чем во всей остальной Европе. И они не работают таксистами, как в Париже, а учатся.

– Чему учатся? – не поняла Эстер.

– Кто чему хочет. Экономике, инженерному делу, философии.

– Философии? – недоверчиво переспросила она.

– Даже филологии, – кивнул он. – На то дают деньги из государственного бюджета. Русских даже специально искали в лагерях для перемещенных лиц и предлагали приехать в Чехию, чтоб учиться. И теперь они учатся и получают стипендию, на которую можно жить. Очень скромно, это правда. На нее нельзя иметь такие шикарные туалеты, как у тебя здесь.

Для важного разговора Бржичек пригласил Эстер в ресторан отеля «Савой», и она, конечно, пришла в лучшем своем платье, которое купила перед последней премьерой у жены одного нэпмана. Та исхитрилась заказать это платье в Париже, а когда его привезли, то оказалось, что оно безнадежно ей мало. Платье было пурпурное, притом сшитое из настоящего пурпура, то есть ткань для него была сложно окрашена в жидкости морского моллюска. Расставаясь с платьем, нэпманша со слезами на глазах сообщила Эстер все подробности его изготовления. Тени в красных складках пурпура отливали синевой, а в складках синих и фиолетовых имели багровые отсветы.