Вера Колочкова - Не спорьте со счастьем Страница 50

– Хочешь чаю? – снова прошелестел снизу женский голос.

Подняв от подушки голову, она увидела перед собой лицо нестарой еще таджички. Коричневая, будто слегка дубленая кожа, сросшиеся черные брови, два металлических зуба блеснули в улыбке, цветастый шелковый платок на голове узелками назад.

– Спускайся давай, чаю попьем… У меня хороший, зеленый. А кипяток здесь всегда есть.

Чаю, несмотря ни на что, и правда хотелось. Горло, казалось, совсем пересохло от слез, требовало спасительной горячей влаги.

– Садись на мою койку, она как раз под твоей. Держи кружку, – тихо прошептала женщина. – Ты ведь тоже таджичка, да? – спросила она уже по-таджикски, осторожной кошкой садясь рядом.

– Нет. Я только по паспорту таджичка. А впрочем… – на секунду задумалась она, нахмурившись. – Да, я таджичка! Конечно же таджичка. И по паспорту, и вообще. Хотела быть русской, но не получилось…

– Ты красивая, точик! – снова тронула ее за плечо женщина сложенными в щепоть пальцами. – Как тебя зовут?

– Диля. Дилфуза. А вас как?

– А меня – Назира. А ты здесь как оказалась, Дилфуза?

Диля жадно сделала большой глоток чаю, оторвалась от кружки, задумчиво пожала плечами. Не хотелось ей про себя ничего рассказывать. Не хотелось, и все. Потому дипломатично ответила вопросом на вопрос:

– А вы как?

– Да что я… Со мной все ясно. Я перевозчица, таскаю туда-сюда травку. А иногда и что позлее.

– Героин?

– Тсс… Тихо ты. Не говори так громко.

Просьба прозвучала уж слишком заговорщицки, задушевно почти, и Диля инстинктивно отодвинулась от собеседницы в сторону, чуть не расплескав на себя чай.

– Ты не бойся меня, чего ты… – повернула к ней голову Назира, обиженно округляя глаза.

– А я и не боюсь. Просто… Не понимаю я этого. Не понимаю и не принимаю. Не хорошо это.

– Да уж конечно, чего тут хорошего! – тяжело вздохнула женщина, покачав головой. – Сама знаю, что ничего хорошего тут нет, подлая эта работа… А только и выхода у меня другого тоже нет. Жить надо, детей растить надо. Да и не по своей воле я в этой работе оказалась. Заставили.

– И все равно, я бы никогда… – гневно прошептала Диля, но собеседница ее перебила:

– А ты не бросай зря такие хорошие слова, точик! Оставь на потом, пригодятся! Если б тебя твоим ребенком пугали, поехала бы, никуда б не делась. У тебя ребенок есть?

– Есть. Но все равно…

– Погоди. Говорю же – не бросайся словами. Послушай лучше меня.

Она вздохнула, горестно уставилась в свою кружку, потом отпила медленно, дернув кадыком на худой коричневой шее, заговорила тихо:

– Меня очень рано замуж отдали, и пятнадцати лет еще не было. Семья наша бедная была, а за меня хороший калым взяли. Муж меня на двадцать лет старше был. Плетками бил, когда вздумается. Я ему детей рожала, а он меня бил. А потом он умер, и еще хуже стало. У нас ведь как? Таджичка при муже – не человек, а без мужа – и вовсе не человек. Оступился мой старший сын, и меня к этому делу привязали, как курдюк с вином к ослу. И ничего не сделаешь – поехала. Первый раз, потом второй… А если бы не поехала, сына бы погубили. Я знаю.

– Но ведь… Вы же другим матерям горе возите! Своего сына спасаете, а других… Поэтому к нам так и относятся, что с этим делом всех подряд связывают!

– Эх, точик, глупая ты еще… Виноватого в своих бедах всегда проще найти, чем на себя пальцем показать. Когда другой виноват, свои огрехи не видятся. Ну вот скажи – мы ж им водку не возим, а они ее все равно пьют!

– Так то водка…

– А какая разница, скажи? Кому не надо, тот за водкой в магазин не пойдет. Как и за травкой – к продавцам. Если б не покупали, мы и не возили бы… Хотя ты, если уж честно, права. Права, конечно. Горе это. И для меня – горе. Но что делать – заставили… Плохой это разговор, точик! Давай лучше о чем-нибудь другом поговорим.

– Тогда… Тогда объясните мне, пожалуйста… Мне сейчас сказали, что будут документы готовить на депортацию либо на административное выдворение. А какая тут разница, я не понимаю?

– Ой, что ты! Очень большая разница! Если депортируют – это очень даже хорошо! Немного времени отсидишься, и можно обратно сюда ехать. А выдворение – это через суд, это уже на пять лет без права въезда. Но вообще-то они редко кого выдворяют, там возни с бумагами больше. Или депортируют, или уголовное дело заводят и на зону отправляют.

– А выпустить до депортации могут?

– Могут, под подписку.

– А… как сделать, чтоб выпустили?

– Так это уж следователь будет решать.

– Да. Сказали, что завтра мои документы следователю передадут.

– Ну, на завтра ты не сильно надейся. Завтра суббота. Теперь уж только в понедельник.

– В понедельник?!

– Ну да… А как ты хотела? Я вот, например, уже неделю здесь толкаюсь… Жду, когда меня в следственный изолятор переведут. Там, говорят, мест нет. Э, да чего ты скисла опять, точик? Ты держись, нельзя так! Душу под замок запри и держись. Сама говоришь – сын у тебя!

– Да… У меня сын… Алишер… – смахивая со щек слезы, с трудом проговорила Диля и подняла глаза вверх, – пойду я спать, Назира. Устала. Спасибо тебе за чай.

– Иди, иди, спи. Во сне быстрее время проходит. Привыкай.

Однако уснуть долго не получалось – не желала душа принимать новую ситуацию и «держаться» под замком не желала. И привыкать не хотела. Наоборот, билась внутри лихорадкою, заставляла думать о будущем, и если уж не планировать его, то пристраивать как-то к новым обстоятельствам. Хотя как, как к ним пристраивать это «будущее», непонятно… Оно то упорно ускользало, то пряталось, то, поддавшись панике, представлялось на миг личиком Алишера – дотянуться бы, схватить, к себе прижать, а там уж видно будет. Не захотела мамина родина их с Алишером принять – это было уже ясно. Отторгла, вытолкнула. И папина родина не сильно милостива – туда тоже нельзя. Если даже дядя Баходур их не найдет – кому они там нужны? Есть, правда, у папы друг, в Худженте живет, можно у него временно остановиться, но там семья большая, а дом совсем маленький… И работать там негде… Но этом потом, потом. Сейчас, главное, до Алишера дотянуться. А вдруг ей все-таки эту кражу припишут? Говорят, они тут ловко это делают. И что тогда? В тюрьму отправят? Нет-нет, лучше не думать об этом…

Заснула она, наверное, только под утро, как в пропасть провалилась. И спала долго. Просыпалась от разговоров, от звуков, от запахов горячей еды – завтрак, наверное, приносили – и снова с силой загоняла себя в спасительный сон. Кто-то подошел, тронул ее за плечо, и она проснулась на секунду, дернулась всем телом – отстаньте, мол, и вновь удалось провалиться в темное и крепкое забытье.

А потом сон кончился. Организм взял свое, и темная пропасть выплюнула ее в реальность – живи, как хочешь. И физиологические потребности к своему внутреннему режиму призвали, и еды в желудке тоже давно никакой не было. Когда сползла с железной койки вниз, голова закружилась. Умываясь, глянула на себя в небольшое, висящее перед железной раковиной зеркало, отметила равнодушно – изменилось что-то в лице, во взгляде, вроде и не столь явственно, но уже заметно вышло наружу выражение пугливой смиренности перед обстоятельствами. Настоящее лицо таджикской женщины. Только платок повязать и осталось. Одно слово – Дилфуза. И никакая не Дина. И вообще, забыть пора про эту Дину, не пригодилась…