Венера. Переплетая обрывки жизни - De Ojos Verdes Страница 50

Дома постоянно сновали люди. На панихиду пришла целая толпа. Даже моя мама прилетела. Она очень помогла мне морально, без неё я вряд ли бы смогла достойно пройти через всё это.

Мы проводили последних посетителей, и я поднялась в спальню, где уже давно бездвижно лежал Феликс. От одного взгляда на его лицо у меня перехватило дыхание. Горло сковало уже давно знакомым спазмом, так похожим на тяжелый и неспособный вырваться наружу крик отчаяния. Подойти к нему и крепко обнять, погладить по щеке, утешить, подобрать сотни слов, в которых чувствовалась бы моя нежность, моя искренность и готовность быть ему опорой… Вот чего мне хотелось. Но вместо этого я как — то неуверенно подняла руку вверх и спустя секунду безвольно опустила её.

Я вышла из комнаты, чтобы дать ему побыть одному, не зная, что в этом случае правильно — уйти или остаться. Но из двух зол я была обязана выбрать наименьшее. Феликс — мужчина, а мужчины не терпят, когда ты ощущаешь их слабость.

Роза убирала чашки со стола, когда я вошла в кухню, кусая губы от волнения.

— Ты не осталась? — удивилась она.

Подняв на неё глаза, я попыталась выдать что — то в свое оправдание, но у меня не вышло. Я беззвучно открыла и закрыла рот, после чего слабо помотала головой из стороны в сторону. Слезы, будто десятки невидимых канатов, душили горло, и мне с трудом удавалось их сдерживать. Не хотелось, чтобы подруга переживала ещё и за меня.

Помещение наполнилось тяжелым вздохом безвыходности. Никто из нас не мог понять, как правильнее поступить в этой ситуации.

— Венер, всё же, лучше тебе пойти к нему.

— Я тоже этого хочу, но мне страшно, что я сделаю что — то не так, — призналась я.

— Если ты сделаешь что — то не так, он тебе точно об этом скажет. Иди.

И Роза подтолкнула меня к двери, а я покорно поднялась в спальню и вновь осторожно открыла дверь. Чтобы не передумать, быстро подошла к кровати и подсела к Феликсу. Затем попыталась обнять его. И снова открыла рот, чтобы что — то сказать, но вместо этого вдруг разрыдалась. Я плакала горько, с надрывами и спазмами, сожалея и сочувствуя его горю. Он же крепче прижимал меня к себе. Мы очень долго лежали вот так — я плакала, а Феликс гладил меня по голове. И будто мои слезы — это его боль. Будто через меня выходит его эмоциональная зажатость, неспособность проявить слабость. Он же мужчина. Мне казалось, я вбираю в себя его страдания, которые выходят через эту жидкость.

Я очень долго не могла успокоиться. Мы не произнесли ни звука. Я плакала. Он гладил меня по голове и прижимал к себе. Никто не смог заснуть этой ночью. Я представляла себя на его месте, и от этого мои терзания казались невыносимыми. Многим позже, когда слезы все же иссякли, я взяла его ладонь в руки и поднесла к губам. Мне так хотелось хоть как — то помочь ему… Но потеря матери — это невосполнимая утрата.

Похороны прошли спокойно, несмотря на сильный снегопад. Как — то странно он прекратился сразу же, как только тело предали земле. Люди постояли еще минут десять, а потом стали расходиться.

Феликс и дядя Дживан остались вдвоем и долго стояли, о чем — то беседуя. А потом ушел и свекор.

Я все это время сидела в машине неподалеку и, открыв дверь, наблюдала за мужем.

— Поедем, пусть он побудет один.

Мама протянула руку, помогая мне встать, чтобы пересесть к уезжающим дяде Дживану и Розе.

— Нет, — твердо отказала я, смотря в спину Феликсу. — Он не может остаться один, будто его все покинули. Уходите, а я побуду.

Не дожидаясь ответа, я зашагала к нему настолько быстро, насколько мне это позволял мой живот и отяжелевшие ноги.

Он стоял у холмика, осыпанного дорогими цветами и внимательно смотрел на фотографию матери у креста, словно видел впервые. Я бесшумно подошла к нему и сжала руку своей ладошкой. Феликс от неожиданности вскинул голову и взглянул на меня. Я лишь приподняла уголки губ, как бы извиняясь, что потревожила, но в то же время моя хватка стала сильнее, свидетельствуя, что я его не оставлю.

Феликс кивнул и снова повернулся к фотографии. Я последовала его примеру. В очередной раз, вглядываясь в черты этой женщины, я отметила, насколько она величественна. Красива, немного надменна, но так прекрасна, окутанная аурой роскоши. Феликс очень похож на нее.

Мы стояли долго. Все это время я не переставала держать его руку. И как бы тяжело мне ни было находиться в одном положении, я не бросила бы его ни за что.

— Дети не должны расти в нездоровой обстановке, Венера, — вдруг проговорил он, — дети не должны взрослеть раньше времени по вине родителей.

Я обернулась и уставилась на его профиль, пытаясь понять, почему он заговорил об этом сейчас.

— Я бы все отдал, чтобы снова почувствовать себя ребенком рядом с ней. Счастливым ребенком…

Мои глаза наполнились влагой при его последней фразе. Когда Феликс был счастливым ребенком? Мне кажется, что счастливым он никогда не был. Любимым — да. Но не счастливым. Обстановка и отношения между родителями просто не позволили ему ощутить вкус детства в полной мере, как, например, было у нас с Варданом до определенного времени.

— Венера… — его голос дрогнул. — Я пойму, если ты захочешь уйти и жить иначе.

Первая слеза одиноко покатилась по щеке. Во мне боролись два разных чувства — это и сочувствие, и ликование одновременно. Я закусила губу, чтобы не улыбнуться. Не улыбнуться от четкого осознания того, что мое место — рядом с ним. Что я давно уже оставила эту мысль об уходе.

Свободной рукой утерев слезы, я вернула голову в исходное положение, посмотрев на свекровь с каким — то новым светлым чувством благодарности. После чего твердо произнесла:

— Мы воспитаем нашего ребенка в любви, Феликс. У него будет детство, которого не было у тебя, и родители, которые успели понять и принять свои ошибки до его рождения.

Я почувствовала, как теперь его ладонь сжимает крепче мою руку. Этого было достаточно.

Спустя ещё какое — то время он развернул меня к себе и прижал к сердцу.

Мы стали единым целым. Две блуждавшие в одиночестве души, натерпевшиеся от жизни, наконец — то обрели друг друга.

И теперь я перестала