Анна Берсенева - Последняя Ева Страница 51

– Да нет, почему, – пожала плечами Ева. – Буду принимать. Какая разница?

Глава 2

Собственные рисунки разонравились Наде совершенно.

Как она жалела теперь о том, что, рассердившись, выпалила про Строгановское училище! Конечно, она хотела только к Адаму, и все не связанное с ним было ей безразлично. А уж тем более то, что отдаляло от него…

Сначала она хотела сказать маме, что передумала и все-таки будет поступать в Киеве. А потом решила: зачем? Лишние слезы, волнения, уговоры и предостережения. Лучше просто закончить потихоньку школу, а потом и объявить о своих планах. Не повезут же ее в Москву насильно и дома насильно не удержат!

Поразмыслив таким образом, Надя успокоилась на этот счет и думать об этом перестала. Ее тревожило только одно: почему Адам больше не приезжает? А когда вдруг перестали приходить от него письма, ее охватило настоящее отчаяние, совсем уж далекое от мыслей о будущей профессии.

«Может, он меня забыл? – думала она. – Мы же с ним всего два раза виделись, вместе и месяца не наберется! А он красивый, на него, наверно, все девчата в Киеве заглядываются… И он же правда взрослый, сколько он может обо мне мечтать, когда там вокруг него, наверно…»

Надю просто в жар бросало, когда она думала о неведомых киевских красавицах, окружающих Адама. Как они заглядывают в его светлые, с глубокой поволокой, глаза, как прислушиваются к его необычному говору… А может, и он смотрит на них тем самым взглядом, каким смотрел на нее?

Эти мысли не давали покоя ни дома, ни в школе. Надя сидела на уроке литературы, краем уха слушала что-то про Маяковского и понимала, что не может думать ни о чем…

– Митрошина! Надежда! – услышала она голос учительницы. – Ты что, заснула? Я тебя к доске вызываю. Стихотворение выучила?

Надя не только не выучила стихотворение, но забыла даже о том, что его вообще задавали. И какое, кстати, стихотворение? В другой раз она непременно выкрутилась бы как-нибудь: мигнула бы, например, Оксане Яценко, сидевшей за первой партой, и та повернула бы книжку так, чтобы можно было искоса подглядывать.

Но ведь в другой раз она скорее всего и не забыла бы выучить стихотворение…

– Так выучила или нет? – повторила Наталья Даниловна. – Что ты молчишь?

– Не выучила, – произнесла Надя.

– Почему?

Учительница спрашивала коротко и удивленно, Надя так же коротко отвечала. Этот бессмысленный обмен вопросами-ответами сразу ей надоел.

– Потому что забыла, – сказала она.

– Забыла – и все? – удивленно переспросила Наталья Даниловна. – А что я задавала, ты хотя бы помнишь?

– И все, – подтвердила Надя. – И что задавали – не помню.

Она видела, что учительница никак не может поверить, чтобы такая успешная ученица, к тому же дочка Полины Герасимовны, вдруг стала так дерзко отвечать на простые вопросы. Ну, было бы ей хотя бы лет четырнадцать – понятно, переходный возраст, все норовят подерзить. Но в выпускном классе, ни с того ни с сего…

– Что ж, давай тогда дневник, – почти растерянно сказала Наталья Даниловна. – Поставлю двойку.

Надя почувствовала, что сейчас то ли рассмеется, то ли расплачется. Двойку! Да что может значить в ее жизни двойка, что вообще могут значить отметки, школа, дом – что может значить все, когда нет Адама?

Слезы комом встали у нее в горле, они вот-вот должны были пролиться одновременно с дурацким смехом. И, чтобы никто этого не увидел, Надя открыла свою сумку, сложила в нее книги и пошла к двери, по дороге оставив дневник на учительском столе.

Может быть, Надина выходка вызвала бы родительский гнев. Даже наверняка вызвала бы, во всяком случае, мамин: отец в дочкины школьные дела не вникал, полагая, что на то у нее мать учительница. Но теперь Надя ясно видела: матери не до того, чтобы обращать внимание, выучила или не выучила она стихотворение. Только бы все обошлось как-нибудь, только б закончила школу и уехала куда-нибудь подальше от непрошеного жениха! Это желание само собою читалось на мамином лице, да она и не пыталась его скрыть.

К тому же Полина Герасимовна ни на минуту не спускала с дочери глаз. Мало ли что той придет в голову! Да хоть бы и просто надумается съездить к своему Адаму в Киев – тоже ничего хорошего.

Конечно, мама волновалась не напрасно. От поездки в Киев Надю удерживала только гордость. Вдруг он и правда нашел себе другую, потому и не пишет? А она ни с того ни с сего к нему приедет…

Но, говоря себе все это, Надя чувствовала: девичья гордость, о которой все только и твердили ей с детства как о главном, что должно быть у девушки, – становится для нее такой мелочью по сравнению с любовью… По сравнению с глазами Адама!

Неизвестно, к чему привели бы эти колебания, если бы однажды утром, еще спускаясь по лестнице, Надя не разглядела сквозь дырочки почтового ящика белый конверт. Конечно, это могло быть письмо от кого угодно – из Козельца, например, от папиных двоюродных сестер, они часто писали и поздравляли со всеми праздниками.

Но по тому, как стремительно забилось сердце, Надя сразу догадалась, от кого письмо.

Обычно Адам писал ей длинные письма – такие, которые долго можно было читать и перечитывать. Она даже робость какую-то испытывала перед ним из-за этого: ей бы ни за что не написать так много, да еще почти каждый день…

Поэтому она удивилась, что письмо такое тоненькое. Все-таки так долго он не писал… Надя поскорее распечатала конверт.

Письмо было не просто тоненькое – оно было короткое. Такое короткое, что меньше написать было бы невозможно. Разве что совсем не написать…

«Надечка, – красивым его, округлым почерком было выведено посередине листа, – лучше нам с тобой больше не видаться».

И все – даже без подписи.

Надя стояла как громом пораженная. Что это значит, она не понимала.

Она перевернула листок, как будто на обратной стороне могло быть написано что-то более понятное. Но, конечно, обратная сторона была пуста.

Она зачем-то вложила письмо в конверт – и тут же вынула снова, прочитала еще раз эту единственную строчку.

Потом положила письмо в карман и вышла из подъезда.

Яркое весеннее солнце ударило ей в глаза, и она остановилась. Надя не понимала, что с ней происходит. Все чувства в ее груди замерли, словно заледенели, и горячие майские лучи не могли их растопить.

Рядом с домом была музыкальная школа, которую окружали клумбы с чернобривцами, ноготками, львиным зевом и даже с большими чайными розами. Надя с самого детства любила играть здесь на дорожках, хоть детей вечно гонял садовник. Она села на длинную скамейку, тянущуюся вдоль самой красивой клумбы, и задумалась.

Как ни странно, именно в те минуты, когда она должна была бы находиться в полном смятении, – мысли, наоборот, проносились в ее голове быстро и ясно.