Простые слова (СИ) - Гордеева Алиса Страница 51

— Не выдумывай, дочь, — рявкает отец, словно я наступила ему на любимую мозоль. — Савелий и так нормальный.

Отец яростно тушит окурок и, опустив голову вниз, неподвижно рассматривает собственные тапки.

— Как можно быть настолько слепым? — смахиваю надоевшие слёзы. — Ветров же весь переломанный. Никому не верит. Никого к себе не подпускает. Он как ёжик колючий прячется от этого мира под маской жестокости и равнодушия, под бронёй из своих татуировок. Эта чёртова жизнь прошлась по нему вагоном, доверху гружённым металлом. Саве больно! Ему постоянно больно! А ты говоришь «нормальный»?

— Я не знал, Марьяна! — гремит отец.

Широкой ладонью он раздражённо трёт лоб. Глаза зажмурены. Каждая мышца на лице напряжена.

— Не знал!

— Можно было догадаться! — позволяю себе повысить голос. Сейчас мы оба на нервах, но в отличие от меня отец знает правду. — Ты мог навести справки. В конце концов, связаться с его бабушкой. Но ты даже не попытался его найти! Пять лет ада — вот цена твоего равнодушия!

— Хватит, Марьяна! — разъярённым львом подлетает ко мне отец. Взгляд обезумевший, волосы на голове стоят дыбом. Ещё мгновение, и новая пощёчина не заставит себя долго ждать. Плевать! Теперь знаю, что душа болит куда сильнее тела.

— Я был уверен, что Савелий погиб в ту ночь вместе с родителями, понимаешь? — едва сдерживая свой пыл, дребезжит отец. — Мне сказали, что в пожаре никто не выжил. Никто!

— Ветрова в ту ночь не было дома, — качаю головой, невольно окунаясь в воспоминания пятилетней давности. Кто бы мог подумать, что детская игра и нелепое стечение обстоятельств спасут Саве жизнь.

— Теперь я знаю, поэтому парень здесь, поэтому я в ответе за него, — поджав губы, отец пристально смотрит на мою разбитую щеку. — И за тебя тоже.

— Ладно, — несмело киваю. — Прости.

— Если вопросов больше нет, то нам пора ехать, — моментально берёт себя в руки папа и подталкивает меня к прихожей.

— Ладно, — снова киваю и, сунув голые пятки в кроссовки, послушно отправляюсь в больницу.

Неудобные вопросы. Неприятные процедуры.

Несколько часов под пристальным надзором отца, шурша бахилами, хожу из одного кабинета больницы в другой. Анализы, осмотры, протоколы, фотоснимки. Стараюсь не замечать сочувствующих взглядов врачей и вздохов медсестёр.

«Ты глянь, какая молоденькая».

«Слава богу, этот негодяй ничего не успел».

«Вот подонок! Руки бы ему оторвать».

Интересно, узнай они, что опоил меня и избил губернаторский сынок, на чью сторону перебежали бы? Судя по обречённому взгляду отца, не на мою.

Папа ходит за мной как тень, постоянно с кем-то созваниваясь или общаясь в мессенджере. Вид уставший и недовольный. А я боюсь спросить о главном. Жить с верой в чудо куда проще, чем под глыбой суровой реальности.

— Марьяна Игоревна, пойдёмте со мной, — молоденькая сестричка с толстенной русой косой до пояса, едва уловимо касается моей спины, подталкивая к кушетке. — Сейчас, Аристарх Карлович, обработает ссадины, и мы вас отпустим.

— Выглядит жутко, — склоняется надо мной пожилой мужчина в белом халате. — Но на самом деле, ерунда. День-два и краснота спадёт, а если не станете лениться и своевременно будете наносить на место удара мазь, то и следа не останется.

Киваю, натягивая на лицо измученную улыбку. Я устала. Здесь, в больничных стенах, отчего-то особенно остро ощущаются последствия бессонной ночи.

— Вот и все! — потирает ладони старик и шустро возвращается к своему столу.

— Спасибо! — спрыгиваю с кушетки и подхожу к отцу.

— Как быстро будут готовы результаты анализов? — не отрываясь от экрана смартфона, гремит он. Голос глухой. На лице залегли глубокие тени.

— Полагаю, завтра, — смотрит из-под густых бровей врач. — Ближе к вечеру.

— Поздно, — заключает папа и не прощаясь тащит меня за собой к выходу. — Они нужны мне сегодня!

— До свидания, — на бегу виновато пожимаю плечами, сгорая со стыда от отцовского невежества.

Коридоры клиники кажутся бесконечными. Однообразные. Мрачные. Бездушные. Пропитанные человеческой болью и сдобренные щепоткой надежды. Мне приходится в три ноги бежать по ним за отцом, позволяя себе изредка морщить нос от резких больничных запахов или безотрадного вида некоторых пациентов. Глядя на последних, благодарю Бога, что ночь с Булатовым отпечаталась только на моей щеке. Сейчас понимаю: мне несказанно повезло!

Не знаю, как отцу удаётся не заплутать в больничных лабиринтах и в считаные минуты найти выход к парковке. Как малый ребенок, радуюсь ветру и наслаждаюсь возможностью вдохнуть осеннюю прохладу полной грудью. Самое страшное позади, верно? На долю секунды поднимаю голову к небу. Голубому и чистому. И в тысячный раз шепчу «спасибо».

— Марьяна! — рычит отец. — Живее!

Пока я рассыпаюсь в благодарностях, папа успевает дойти до своего авто и даже завести его.

— Сейчас куда? — как можно скорее занимаю место рядом и, закинув медицинские выписки на приборную панель, пристегиваюсь.

— В участок.

— К Саве?

— Нет, — горько усмехается отец, потирая лоб, и выезжает с парковки.

Молчу. Жду, когда папа соизволит мне что-нибудь объяснить, но тщетно. Отец чертовски сосредоточен на дороге и собственных мыслях и совершенно не замечает меня.

— Папа, — от волнения заламываю пальцы на руках. — Его же отпустят? Правда?

И снова смешок. Там, в больнице, мне не показалось: отец чем-то серьёзно расстроен.

— Что-то не так, пап? — не уверена, что готова услышать правду, но не спросить не могу.

— Не отвлекай, Марьяна! — шипит отец, не желая со мной говорить.

— Просто скажи и я заткнусь!

Неужели ему невдомёк, что я тоже волнуюсь, наверно, даже больше, чем кто-либо. Для папы Сава лишь сын погибших друзей, для меня — целый мир!

— Ты мне мешаешь! — цедит старик и в подтверждение своих слов непривычно резко заходит в поворот. Не успеваю схватиться за ремень, как внезапно загоревшийся красный вынуждает отца отчаянно затормозить. И снова меня бросает в сторону.

— Я имею право знать! — требую объяснений, пока алые цифры на светофоре ведут обратный отсчёт. — Что случилось?

— Ты! — разочарованно выдыхает отец. — Ты случилась! Непутёвая! Проблемная! Бестолковая!

— Папа? — испуганно бормочу, ни черта не понимая.

— Что «папа»? — могучий бас заполняет салон, а я всем телом вжимаюсь в кресло, поторапливая секунды бежать быстрее.

— Скажи мне, что я предъявлю Булатову? Это? — в лицо летят бумаги с приборной панели. — Или, может, твою размазанную тушь? Или лёгкое покраснение, которое уже завтра сойдёт на нет. Ни одной существенной травмы! Ни черта!

На миг перестаю дышать. Хмурясь отказываюсь верить в услышанное.

— Ну извини, что я здорова! — сердце уходит в пятки, пока взглядом скольжу по напряжённым чертам отцовского лица. Неужели он говорит серьёзно? — Ты был бы счастлив, если Антон сделал из меня инвалида?

— Не неси чушь, Марьяна! — огрызается он и резво стартует на зелёный. — У Булатовского щенка переломаны кости и череп всё больше напоминает куб. Тебе не кажется, что он заплатил слишком высокую цену за одну только пощёчину?

— Нет! — слёзы наворачиваются на глаза. — По мне, и этого мало!

— А судье, которого интересуют только факты, более чем достаточно, чтобы обеспечить Савелию небо в клеточку!

— Но…, — пытаюсь возразить, но пугающая перспектива голодным псом разрывает сердце на части.

— Нас с этими бумажками даже слушать никто не станет, — сжимая руль, продолжает отец. — Особенно если ещё и анализы твои будут чистыми. Мы слишком долго ехали в больницу, а Сава чересчур жестоко избил этого урода, понимаешь?

Понимаю, но мерзкая горечь лишает голоса. Отворачиваюсь к окну и даю волю слезам. Вот он мой настоящий отец. Расчётливый и бездушный. Другой бы на его месте благодарил Всевышнего, что с дочерью всё нормально, но моему до меня всё так же нет никакого дела.

— Когда будешь разговаривать с прессой, постарайся пустить слезу, — отец словно не замечает, что я и так вся зарёванная. — И вообще, будь поубедительнее. Поняла? Никаких «не помню», ясно?