Мария Спивак - Черная магия с полным ее разоблачением Страница 51

— Татка, ты что? Это ведь очередной закидон. Я же помню вашу карту. Он может полгода дома под диваном просидеть, но потом умирать будет, а к тебе приползет.

— Упаси господь.

— Объявится без вопросов. Хочешь, посмотрю, когда?

— Нет! Ни в коем случае! Я не хочу с ним знаться, пойми! Да и жену его стало жалко. Наконец-то. А то я все переживала из-за своей бесчувственности.

— Может, ты и не бесчувственная, но уж больно спокойная. Говори, в чем дело? Почему тебе на Протопопова наплевать? Иван захотел вернуться?

— Захотел.

— Да ты что?! Поздравляю.

— Спасибо, но… не с чем. Он предложил, а я не согласилась.

— Совсем с ума сошла? Вот балда! Почему?

— Не знаю, как объяснить. Не хочу и все.

— Извини, не поверю! Должна быть более веская причина. В Америке кого-то подцепила? Помню-помню: у тебя шли неплохие транзитики, я еще думала, повезло Протопопову, счастье привалит неземное. А она, глядите, на сторону подсуетилась! Не устаю повторять: мне бы твою карту.

— Санечка, не придумывай. Никого я не цепляла. Знакомилась, естественно, с новыми людьми, но…

— Морочишь ты меня, Туська, ну да бог с тобой. Все равно мы все про тебя выясним. Ты же знаешь: тайное становится явным. Особенно у меня в компьютере.

— Хорошо, хорошо, вот приеду в гости, тогда и выяснишь.

Кое о чем я действительно умолчала.

Во-первых, не призналась, как сильно меня уязвило протопоповское предательство.

Всю осень я самозабвенно играла в любовь, и это не прошло безнаказанно. Я вжилась в роль; маска приросла и стала моим лицом. Другой Таты для Протопопова давно не существовало, а новая, виртуально влюбленная, могла и умереть от разбитого сердца; он не должен был ее оставлять. Не имел права.

Тайная, недоступная ему, часть моего «я» приветствовала расставание: я слишком завязла, чтобы выпутаться сама, но меня давно тошнило от собственной целлулоидности. И вместе с тем я жестоко страдала: Протопопов оказался недостоин великих чувств. Пусть иллюзорных — неважно. Все равно трагедия.

Ведь в Америке кое-что изменилось: нам выпало целых три дня настоящей взаимной любви. Почти-почти настоящей.

Сиэтл завалило снегом. Все планы порушились; мы безвылазно сидели в доме друзей. Я не скучала: мне нравилось играть с их маленькой дочкой. Протопопов влажным взглядом наблюдал за нашей возней и при каждом удобном случае шептал:

— Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю!

Он говорил, что ему хочется повторять это бесконечно, как мантру, что при виде меня с ребенком у него щемит сердце, грызут сожаления о не прожитой вместе жизни. В нем проступило нечто удивительно открытое, детское — и я устыдилась, что обманываю его, и по легкому покалыванию в душе догадалась: она оттаивает. Страшная вещь глобальное потепление: что мне делать без ледяного панциря?

Между мной и Протопоповым проблеснуло… не знаю, как и назвать… божественное? Во всяком случае, ночами, в заснеженной, ватной тишине дома я понимала, что могла бы его полюбить.

Почему же именно теперь, снова став для меня человеком и пробудив человека во мне, он решил покончить со мной зверским способом? С той, кого он «любит, любит, любит»? И кто — в его вселенной — «живет им одним»? Почему он поверил, что я способна навести порчу, почему сбежал от меня столь позорно?

Мне вспомнилась одна его фраза: «Иван устал вкушать ананасы в шампанском, и ему захотелось простой жирной котлеты». И меня осенило: для Протопопова я была сказкой, которую он даже не собирался делать былью!

Потому что котлеты — отдельно.

Вот — причина; остальное — поводы.

Это не укладывалось в голове, однако и выкинуть оттуда Протопопова не получалось: без него не произошло бы то, на что я не смела надеяться. Вместе с ним отвалилась корка моего несчастья; он повез меня в Америку и помог оттаять; благодаря его стараниям я…

Не успев оттаять, влюбилась.

И это второе, о чем не догадывалась Сашка. Это вообще была моя великая тайна.

Анька привела меня в киноклуб, познакомила с теми, кого я не знала. Остальные радостно восклицали:

— Татошка! — Мое институтское прозвище. — Наконец-то к нам выбралась!

Я оживленно разговаривала со всеми подряд, хохотала, объясняла, как дошла до жизни такой — образование программистское, а работаю иллюстратором — но краем глаза не переставала следить: не появился еще новый и разведенный? Почему-то мне страшно хотелось… понятно чего. Чуда.

И оно случилось. Стоило нам с Анькой окончательно успокоиться насчет обещанного «подарка» — не придет, собака такая — и увлечься болтовней с бывшим однокурсником, как сзади кто-то воскликнул:

— Аня? Тата?

Мы обернулись — и мое деревянное сердце впервые за вечность дрогнуло и, волнуясь, пропустило удар.

— Миша?

Мы встретились взглядами.

Обаятельный прищур, длинные черные ресницы.

Искра.

Это — он, беспомощно поняла я.

Старый-старый знакомый, еще недавно — муж Оксаны из параллельной группы. Мишка — Майк — был на два курса старше нас. С Оксаной они развелись, Майк нашел работу в Нью-Йорке и успел прожить здесь два месяца. Его как будто специально сюда переправили.

После двух секунд крайнего изумления встреча стала казаться не просто естественной — предначертанной. За весь вечер мы ни на шаг не отошли друг от друга. «Молодые претендентки» смотрели на меня косо и обреченно, но не отстаивали своих прав. Понимали: тут действует фатум. А ему лучше не мешать.

Фатум плеснул бензина в костер, бросил спичку и проворно отскочил назад, не отрывая от нас насмешливого и любопытного взгляда. Наутро после заседания киноклуба Майк улетел навещать детей, а к его возвращению я была уже в Бостоне, куда он не мог приехать из-за работы. О чувствах мы не сказали ни слова, но часто перезванивались и подолгу разговаривали, пока я гостила в Америке. То же самое продолжалось в Москве, только прибавилась переписка.

Майк настойчиво звал к себе в гости, но… для меня все было очень серьезно. Что, если для него нет? Как потом уезжать в Москву, как жить дальше?

Я малодушно прикрывалась Протопоповым. Майк «все понимал», но был уверен:

— Вы все равно расстанетесь. Так всегда бывает: он помог тебе пережить трудные времена, но на этом его роль закончилась.

Счастливец, его развод был легким, по обоюдному согласию; чувства иссякли, они с Оксаной решили разойтись — и разошлись. По-дружески, без единой царапины. Бывает же, удивлялась я, с новым интересом изучая собственные раны.

Они были очень свежи; я не успела забыть, что такое боль, страшилась новой, не хотела ни расставаний, ни встреч и упрямо доказывала себе, что сумею просуществовать без участия сердца.