Александр Юк - Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви Страница 52

Маша попробовала выйти вперед:

– Привет, Ван. Ты что, с дуба рухнул? Своих не узнаешь?

– Чао, Испанка. Свои своими, а чужаков мы не приглашали. Ну-ка, иди сюда, – и он протянул клешню, пытаясь ухватить Машу за куртку.

Тяжелый удар металлической пряжкой заставил его отдернуть руку. Женя, резко рванув Машу к себе, прикрыл ее, отгородив от ребят, двинувшихся с двух сторон. Выдернутый из джинсов широкий кожаный ремень, обмотанный вокруг руки, покачивался в раздумье, поблескивая уважительной пряжкой. Мальчишки на время приостановились. Они не испугались, но никто не пытался по собственной инициативе оказаться первым. Они ждали команды.

Женя оценивающе пробежал взглядом по дислокации противников, взвешивая свои шансы. Нельзя сказать, что ему стало страшно. Просто он рационально и почти бесстрастно согласился с мыслью, что из нынешнего положения ему вряд ли удастся выкрутиться. Он понимал, что, вооруженный лишь ремнем, продержится недолго. За спиной Маши было окно и два с половиной этажа до земли. Напротив – заблокированная дверь в шахту лифта, который в доме останавливался между этажами. Дорогу наверх можно было проложить через Щербатого, если бы удалось на время вывести из вертикального состояния Вана. Но это имело смысл лишь при условии, что Маша успеет прорваться за ним. Правда, дальше они застрянут с двойным замком двери. Проще перемахнуть через перила и спрыгнуть вниз, но как дать понять это Маше, ведь первой должна быть она, пока он попробует взять на себя нижних. Поднять шум и позвать на помощь – этот вариант Женя даже не рассматривал.

Откуда-то сверху вдруг сдвинулся оживший лифт. Поскрипывая тросами, он сползал медленно, и все шестеро участников немой сцены, замерев, прислушивались к металлическому скрежету снижающейся железной клетки. Кабина поравнялась с их межэтажьем и неожиданно замерла. Это был шанс. Женя за спиной сжал руку Маши, чтобы вместе бросится внутрь, как только откроется дверь…

Дверь открылась, но никто не сдвинулся с места. Маша узнала Георгия-Жана сразу. Его чересчур театрализованный выход едва не превратил всю сцену в фарс.

– Знакомые всё лица. Привет, Мэри. Я знал, что ты возвратишься. И ждал.

– Ага, я вижу, – Маша обвела взглядом четырех добровольных наемников. – Ты таким способом решил вернуть меня?

Жан еще разыгрывал роль, прописанную в сценарии:

– Не дрейфь. Если твой бойфренд не будет дергаться, он может отвалить на все четыре.

Нижняя пара чуть расступилась, оставляя проход вполчеловека. Женя не сдвинулся.

– Я, пожалуй, подергаюсь.

– Твой выбор, Еугений.

Маша неожиданно вышла из Жениной тени:

– Жан, так ты об этом писал в своих письмах? Я полагала, ты хотел попросить у меня прощения. А ты оказался еще гаже, чем я о тебе думала. Решать, с кем мне быть, буду я. И я уже решила.

Жан напрягся и покраснел.

– Хамишь, Испанка! – выкрикнул Щербатый.

Прежде, чем Монмартик успел что-то сделать, Ван-Ван перехватил ремень в его руке и рванул к себе. И сразу Щербатый, воспользовавшись моментом, грубо вцепился в руку Маши и потащил ее к лифту. Маша споткнулась и упала на колено, продирая колготки. То, что случилось дальше, не предвидел никто. Жан резким, хорошо поставленным ударом сбил Щербатого с ног. Тот свалился, едва не увлекая за собой Машу, но не выпуская ее из своих ручищ.

– Отцепись! – зло и настойчиво приказал Жан.

– Чего это ты? Спятил?.. – Щербатый разомкнул костлявые наручники на Машином запястье.

Трое его подельщиков, прижавших Женьку к стене, в недоумении одеревенели.

– Пусть идут, – бросил Жан.

Женя стряхнул обалдевших, ничего не понимающих мальчишек и протянул руку Маше, помогая встать. Они протиснулись сквозь строй нешелохнувшихся ребят, и никто не попытался их остановить.

– А чего тогда звал? – обиженно прогнусавил Щербатый.

Уже на уровне третьего этажа Маша, двумя руками державшаяся за Женин локоть, вдруг выпустила его и сбежала на несколько ступенек вниз:

– Вань, что с Элькой? Как она? Дома?

– А ты не знаешь? Она в больнице уже вторую неделю… Из-за меня, – пробормотал Ван-Ван вдруг нормальным человеческим голосом, и Маше даже послышались нотки просыпающейся совести.

Элька лежала бледная, белее плохо выстиранной больничной наволочки. Она обрадовалась ребятам, не избалованная частыми посещениями. Женька поставил на стол пакет со съестными припасами, и Элька тут же забралась в него проверить содержимое. Маша поспешила выставить Женю из палаты, заметив вороватый взгляд, которым Эля встретила его появление.

– Твой? Московский?

– Ладно тебе, курица. Еще с постели не встала, а опять туда же, – Маша чмокнула подругу в щеку.

То ли ребята пришли поздно, то ли персонал старался побыстрее «откормить» больных, чтобы свалить пораньше с работы, но все бродячие из палаты отправились в столовую. Часть кроватей пустовала: кто мог на Новый год разбежался по домам. Маша наконец осталась с Элькой наедине.

– Понимаешь, – говорила та, морщась перед зеркальцем от боли, протыкая зарастающие дырочки в ушах свежеподаренными Машей серебряными сережками: солнышко слева, полумесяц справа. – Понимаешь, я этому дурню поверила. Он же мне обещал помочь. И «помог», сволочь… Лучше б сразу на больницу решилась. Притащил студента, такого же троечника, наверное, как сам. Скабрезного паразита прыщавого. Там, на квартире Ван-Вана. Я первый раз только увидела, как он инструменты стал вынать из сумки, так и сбежала. Он на улице догнал. А куда мне бежать-то. Все равно ж понимаю, что вернусь. А этот недоучка…

Элька швырнула банановой шкуркой мимо мусорной корзины и уткнулась лицом Маше в грудь. Маша растерянно гладила свою дуру-подругу по голове и шептала ей в ухо:

– Да хватит. Забудь и не вспоминай, не думай. Пошли их к черту, всех этих мужиков, столько мук из-за них терпеть…

– …Этот недоучка прыщавый струсил, свинтил. И мой тоже хорош. Говорит: домой иди. Здесь нельзя оставаться. А куда иди? У меня кровища по ногам течет. Вывел на улицу, на скамеечку усадил, сказал такси пригонит. Наверное, до сих пор все ловит. Я еле до телефона доковыляла, стала Ван-Вану звонить. Он, лопух, ничего знать не знал. Я ему наплела, мол, выкидыш. Он на отцовской машине меня в ближайшую больницу довез. Я ему весь салон уделала. Врач сказала: еще бы полчаса, можно было бы сюда не заезжать – прямиком на кладбище. Вот. С того света на этот перетащили, а какой лучше-то? И рожать теперь – пендык, врач сказала. Ну, и хрен бы с ними, с детьмами, зато бояться больше нечего. Гуляй, Элька, не хочу. Вот. А Ван-Ван теперь ко мне раз в два-три дня заходит. На Новый год цветы принес.

В обрезанной бутылке из-под «колы» торчали, склонив головы, три провинившиеся розочки.