Биверли Бирн - Огненные птицы Страница 52

Сегодня он был гостем человека, с которым разговаривал по телефону вскоре после звонка из Мадрида.

– Это Сантьяго Кортес, – сказал он. – Мы с вами познакомились вчера вечером, вы меня помните?

Эндрью Мендоза помнил его. И теперь они обедали. Сердце у Сантьяго колотилось так, что он чуть ли не ушами слышал его стук. Да, без сомнения, обман – дело нехорошее, но отомстить – слаще этого не бывает. А этот молодой человек, казалось, готов был лопнуть от вопросов. Сантьяго заметил это, как только они познакомились, стоило поэту лишь заикнуться, что, он знаком с семьей Мендоза из Испании.

– Я очень тронут вашим чутким отношением к прошлому вашей семьи, – сказал Сантьяго.

– Меня, вероятно, можно назвать любящим и внимательным родственником, – сухо ответил Энди. – Меня всегда интересовали проделки моих тетушек, дядюшек и двоюродных братьев. Вы говорите, что были дружны с ними в конце тридцатых? В Кордове?

– Был.

– Этот период меня очень интересует, – сказал Энди.

– Понимаю вас. Это было очень интересное время для Испании.

Сантьяго забавляла эта игра. Этот молодой англичанин пытался все время подтолкнуть Сантьяго поведать ему о том, что происходило в тридцать девятом году в Кордове. Сантьяго было известно очень многое, но он не собирался выкладывать все. Опасно было забывать о том, что объятия этой семейки были очень и очень широки – все те издательства, которые публиковали стихи Сантьяго, были прикуплены Мендоза. Но он скажет достаточно для того, чтобы у этого молодого человека слюнки потекли, но не больше. Это может доставить этому Диего чуточку хлопот, чуточку осложнить ему жизнь, ничего – пусть этот подонок повертится немного! Но он ни в коем случае не должен быть словоохотливым настолько, чтобы те смогли догадаться от кого исходит эта информация.

Появился официант с едой на подносе.

– Я вам говорил, что наши блюда восхитительны, – с энтузиазмом расхваливал местную кухню Сантьяго. – Разве это не так?

По рекомендации поэта Энди заказал асадо вене-солано – тушеную говядину с кисло-сладким соусом. Блюдо это подавалось с очень любопытным хлебом или скорее с пирогом, испеченным с добавлением сыра и бананов. Он попробовал говядину.

– Да, верно, она превосходна.

Энди понимал, что его собеседник многого не договаривал. И он понимал, почему. Похоже, этот коротышка собирался насыпать соли на хвост этим могущественным Мендоза. И Кортес поэтому старался растянуть удовольствие. Ладно, пусть растягивает. Энди не впервой сталкиваться с такого рода шарадами – они стали теперь неотъемлемой частью его жизни. Все эти ущемленные мелкие сошки, мнящие себя суперменами, нередко служили источником полезной информации.

Энди отхлебнул пива и размышлял. Работа над книгой привела его сюда, где он собирал материалы о жизни шести богатейших фамилий Южной Америки. Работа почти была завершена, и он был по горло сыт гасиендами, гаучо и всем остальным. Душа его рвалась в Европу. Так, собственно, на кой дьявол ему эти сведения от этого третьеразрядного стихоплета? Да потому, что он, не успев родить ту книгу, над которой работал, уже был беременным новой. Энди отпил еще пива.

Сантьяго сделал знак официанту и заказал им еще по кружке. Счет Энди подрастал. Ну, хватит, пора и о деле.

– Так что у вас есть для меня сеньор Кортес?

Поэт тихонько рассмеялся.

– Вы совсем как американец нетерпеливы. Мне говорили, что англичане народ потоньше.

– Выходит, что вы не станете верить всему, что бы они ни говорили?

На следующее утро Лой разбудил телефонный звонок.

– Дорогая, это Сантьяго, – сказал старческий голос по-испански.

Лой вздохнула, но сумела изобразить сердечность. Они обменялись любезностями. Затем он перешел к тому, ради чего звонил. Он ненадолго в Нью-Йорке, есть возможность протолкнуть перевод своих стихов, собрания его сочинений, а отели так безумно дороги, и…

Она сразу поняла, в чем дело.

– О чем речь? Сантьяго, ты же знаешь – мой дом – твой дом. Это было проявлением древнего как мир испанского гостеприимства. Слова эти вылетали легко, но страстной убежденности в голосе Лой не было. Сантьяго вроде бы этого не заметил. Он стал рассыпаться в благодарностях и заявил, что прибудет где-то в конце недели. Было ясно, что сроки убытия не оговариваются. Когда Лой повесила трубку, ее обуревали противоречивые чувства.

И буквально тут же телефон зазвонил вновь. На этот раз это был Джереми Крэндалл.

– Послушайте, Лой, я тут занимаюсь всякими расчетами, подсчетами и вычислениями. Если вы собираетесь продолжить ваше начинание, вам следует идти до конца. Сейчас или никогда.

– Мне это известно, Джереми. – Прозвучало это довольно жестко.

Все этот чертов звонок из Каракаса…

– Делайте, что считаете необходимым.

– Я должен проинформировать об этом попечителей.

– Ну так проинформируйте. – Голос ее был снова ровным как всегда.

Можно подумать, что попечители этого еще не знали. Господи, еще этот Сантьяго на ее голову!

– Займитесь этим, – повторила она.

Он остановился еще на кое-каких моментах и повесил трубку, а Лой несколько мгновений сидела, уставившись в пространство. В конце концов, в трубке раздались гудки и она, спохватившись, положила ее. Лой сжала своими наманикюренными пальцами виски. Головная боль была нестерпима.

Спальня Лой была просторной. Она была выдержана в темно-красных тонах и обставлена старинной резной мебелью в испанском стиле. Это была, пожалуй, единственная спальня в испанском стиле в этом доме на Западной десятой улице, которую она любила, но сейчас пребывала в таком настроении, что ненавидела даже ее.

Она отправилась в ванную. А вот ванная была чисто американская – она была оснащена разными приспособлениями и все они работали. Облицована была белым, вокруг преобладали зеркала. Остановившись перёд одним из них, Лой принялась изучать свое отражение. Она старела, выглядела усталой, на лице ее появились отпечатки сожалений. Лой готова была рискнуть. Насколько велик был этот риск, понимала лишь она, да и, пожалуй, Ирэн… Рука ее слегка дрожала, когда она тянулась к упаковке аспирина, и вдруг поняла, что аспирин вряд ли будет способен утолить душевную боль, которая наполняла ее.

10

Нью-Йорк, Каракас и Мадрид, 1981 год.

– Вы окончательно решили изъять свой вклад из фонда, мисс Крамер?

– Да, окончательно, – спокойно ответила Лили, небрежно держа телефонную трубку и глядя на улицу, где задувала февральская метель.

Она уже миновала стадию переживаний по поводу этой своей акции, необходимой для участия в проекте, предложенном Лой. И после двух месяцев прикидок и раздумий, она была абсолютно уверена в правильности этого шага.