Заставь меня (ЛП) - О' Страница 57

— Я понимаю, — она смотрит вниз на свои колени и вытирает глаза салфеткой.

— Скажи, почему, — я чувствую, как Финн рядом со мной становится беспокойным, он хочет докопаться до сути, но именно поэтому я король, а он нет. Нельзя получить информацию от того, кто истекает кровью.

— Один человек пришел ко мне. Показал фотографии моих внуков, когда они шли домой из школы. Сказал, что может добраться до них где угодно и когда угодно, — она делает паузу и смотрит на меня, как бы спрашивая разрешения продолжать. Я киваю.

— Он сказал, что мне нужно спрятать это ожерелье там, где Харлоу его найдет. Сказал, что вытащит тебя из квартиры. И чтобы, когда она его найдет, все выглядело так, будто она наткнулась случайно, — умно, и мне не нравится, что я ценю этот прием. Протекающий кран кажется таким безобидным, случайной находкой.

— Кто это был? — кричит Финн.

— Я не знаю. Белый, лет тридцати, спортивного телосложения. Не знаю. Мне так жаль, это было просто ожерелье. Я подумала, что самое худшее, что может случиться…

Я поднимаю руку, чтобы остановить ее. Меня не интересует, что она думала, или ее усталые извинения. Мне нужны результаты, а она мне их не дает. — У тебя есть способ связаться с ним? Как он с тобой связался?

— Просто появился у меня дома. Не назвал ни имени, ни номера, ничего, — черт, почему все должно быть так сложно? — Можно мне хоть один день побыть с детьми и внуками, прежде чем…? — робко спрашивает она.

— Что?

— Прежде чем ты убьешь меня, — черт возьми, что происходит с этими женщинами? Я хладнокровный убийца, без сомнения, но не хожу по улицам и не убиваю женщин. Но это дает хорошую возможность снова поговорить с Харлоу без необходимости смотреть ей в глаза, потому что эти глаза… они ломают меня.

— Я должен убить тебя. Будь на твоем месте другой, я бы убил. Если бы ты просто пришла ко мне, я бы помог тебе, и мы могли бы избежать всех этих… — разбитого сердца, душераздирающей боли. — неприятностей, — разве я не доказал, что всегда защищаю тех, кто рядом со мной?

Она кивает, вытирая слезы, и я не могу больше смотреть на нее. Поднимаюсь на ноги и отбиваю протянутую Локланом руку. Это всего лишь рана, а не чертова ампутация.

Подбираю костыли и медленно и неуклюже пробираюсь через комнату. Я останавливаюсь и поворачиваюсь лицом к Донне.

— Ты получишь щедрое выходное пособие, но ты с семьей переедете куда-нибудь далеко. Я не могу держать рядом с собой людей, которых так легко перевербовать, — прежде чем уйти, добавляю: — И я больше никогда не хочу видеть твое лицо, — у меня щемит в груди, когда произношу эти слова, но это нужно сказать.

В моем мире предательство ранит больнее всего. Я не могу допустить этого, поэтому даже если бы и хотел простить и забыть, нельзя. Нельзя позволять себе такую слабость. Поэтому я ненавижу Донну больше за то, что она заставила меня разорвать связь с ней — с той, кто была мне как мать, — чем за то, что она подбросила ебучее ожерелье.

Я шаркаю по коридору, отказываясь смотреть на Харлоу.

— Это он, — вздыхает Донна, и все внимание переключается на нее.

Она стоит рядом с столиком, где я вывалил свои карманы. Там лежат мои ключи, нож, заполненный журнал, мой телефон и предмет, на который она смотрит так, будто увидела привидение.

Она смотрит на фотографию, которую я снял со свиньи, и указывает на детектива Саксона.

— Это человек, который дал мне ожерелье.

***

После того, как Донна уходит, а мы с братьями решаем, что с Лео сегодня ничего не поделаешь, я ложусь спать. Господи, сегодня было чертовски утомительно. Харлоу убежала в свою комнату после случившегося, и мне приходится бороться с желанием пойти посмотреть, все ли с ней в порядке.

Каждый мускул в моем теле хочет броситься к ней, но я не могу заставить себя сделать это. Может быть, это гордость, может быть, мелочность. Я утешал ее на складе, потому что, как мог не утешить? Я обещал всегда ловить ее, когда она падает, а она падала часто.

И если быть честным, боялся худшего, когда шел на склад, и надеялся обнять ее — живую.

Но сегодня я не приглашаю ее в свою постель. Она все равно придет.

В мою дверь тихонько стучат, и я прикусываю губу, чтобы не позвать ее сразу же. Подождав несколько мгновений, говорю, чтобы вошла. Она в большой футболке, свисающей до бедер, и не видно, надето ли под ней что-нибудь.

— Я не знаю, что сказать, но попытаюсь… — начинает она, и я сажусь в кровати, опираясь на подушки. — Ты более чем доказал мне свою правоту. Ты сказал, что никогда не солжешь мне, и ты никогда не лгал. Но я знала. Знала, что ты готов на все ради меня, и использовала это против тебя. Ты показал мне свое сердце, и я обратила его против тебя. Я причинила тебе боль так, как ты никогда не причинил бы ее мне.

Ее голос срывается, и я крепко сжимаю челюсти. Видеть, как она обнажается передо мной, хуже, чем видеть ненависть в ее глазах. И она заслуживает этого, но все равно хочу унять боль. Боль, которую она причинила мне.

Она успокаивает себя вздохом и поднимает футболку через голову, оставляя ее в одном белье.

— Я не знаю, как загладить свою вину, но, — она переползает на кровать с моей стороны. — Могу начать вот так.

— Подожди, — я останавливаю ее, она садится обратно на пятки, выглядя смущенной и немного испуганной. — Возьми мой ремень, — городские огни за окном дают достаточно света, чтобы я мог видеть, как она сглатывает.

Она сползает с кровати и берет ремень из шкафа. Когда она возвращается, я говорю ей взять вибратор из моей тумбочки. Ее лицо выражает замешательство, когда она смотрит на эти два предмета, приносящие одновременно боль и удовольствие. Она снова опускается на колени на матрас рядом со мной, и моя грудь сжимается при виде ее такой податливой и готовой угодить.

Наконец-то она понимает происходящее.

Поднимает подбородок и тихо произносит:

— Ты можешь причинить мне боль, если понадобится.

— Знаю, — я резко выдыхаю, и она опускает взгляд на свои бедра. — Но я не хочу причинять тебе боль. Я хочу мучить тебя. Свести тебя с ума так же, как ты сводишь меня.

Она смотрит на меня сквозь ресницы, и мой член дергается от страха и жара в ее глазах. Я вынимаю его из боксеров, уже сильно пульсирующий, и стягиваю простыни с талии.

— Ты играла со мной сегодня вечером, куишле. А теперь я поиграю с тобой.

Я смотрю на нее, потом на свои колени, она понимает, что к чему, и ползет ко мне. Нежно обхватывает рукой мой ствол и, прежде чем прикоснуться ртом, я пальцем поднимаю ее подбородок.

— Покажи мне, какая ты красивая, когда плачешь.

Когда ее горячий рот опускается, мои бедра инстинктивно поднимаются, и моя раненая нога словно разрывается. Я не обращаю на это внимания и сосредотачиваюсь на ее влажном языке, кружащемся вокруг кончика члена, прежде чем она вводит его в горло. Она задыхается, и я тянусь к ремню, складывая его пополам. Ее тело напрягается, когда она слышит звяканье пряжки. В следующий раз, когда она наклоняется, я опускаю ремень на ее задницу.

Она вскрикивает с членом во рту, и вибрация от ее крика достирает моих яиц. Ощущения настолько хороши, что я тут же снова щелкаю ремнем по ее заднице. Она стонет, от удара, задыхается. Колючая проволока, обвивающая мое сердце, ослабевает каждый раз, когда ремень трескается о ее эластичную кожу.

Провожу пальцем по ее щеке и недовольно вздыхаю.

— Никаких слез для меня, куишле? — она смотрит на меня, в голубых глазах виднеется извинение. Я достаю вибратор и включаю его, прижимая между ее бедер. Она вздрагивает и стонет. — Ты не кончишь раньше меня. Кивни, если поняла.

Она покачивается вверх-вниз по моему члену в знак согласия, заставляя меня стиснуть зубы, чтобы сдержать стон.

— А теперь давай сама, чтобы я отшлепал эту сладкую попку до красна, — ее пухлые булочки уже горячие на ощупь и ярко-красные. Я бью достаточно сильно, чтобы оставить приятное жжение, но не до синяков. И достаточно, чтобы выпустить часть обиды и злости, при этом зная, что она получает удовольствие от боли.