Однажды ты пожалеешь - Елена Алексеевна Шолохова Страница 59

Когда уже приблизился, услышал, как пронзительно она верещала, звала на помощь, плакала, просила: «Не надо! Отпустите, пожалуйста!».

Эти только пьяно ржали.

Потом один рыкнул и громко выматерился.

– А-а! Эта сучка меня укусила! – с ломаного баска его голос взвился чуть не до женского визга. – Ну всё, сучка!

Если кто и шел мимо, то не вмешивался – проскакивал по дуге пулей.

– Дюк, держи-ка ее…

– Девчонку отпустите, – подвалил к ним я.

Те, увлекшись, никак не отреагировали. Повторил громче.

Вот так сразу драться я не собирался, даже руки из карманов не вынимал. Да и они оказались шпаной, лет по тринадцать-четырнадцать-пятнадцать, не старше. Но залётные, точно не из нашей школы и не из нашего района.

– Это ещё чё за хрен? Э, пацаны…

– Девчонку отпусти, потом познакомимся.

Малолетки тут же давай глумиться, но её всё-таки отпустили. Растрёпанная, с черными потеками на лице, она припустила бегом прочь, громко всхлипывая. Споткнулась один раз, чем вызвала у шпаны новый приступ хохота. Но затем они, те, кто сидел, один за другим, не сговариваясь, поднялись, придвинулись ко мне.

– Ну чё, давай знакомиться, – ухмыляясь, протянул самый борзый из них. И тут же сделал выпад. Ну и нарвался на блок и моментальную ответочку под дых. Пока он загибался и кашлял, ещё одного я угомонил ударом в кадык.

А потом голову вдруг наполнил звенящий гул, а по затылку хлынуло за шиворот холодное, пахнуло солодом. И почти сразу заструилось теплое. Кровь… Запоздало сообразил, что кто-то сзади разбил мне затылок бутылкой пива.

Боли я не почувствовал, но в глазах сразу поплыло. Однако на ногах ещё устоял, обернулся – тот, кто ударил меня, сразу отскочил, но в ту же секунду другой сбоку вломил по колену чем-то вроде прута арматуры, а, может, цепью. Откуда только взял её в этом парке собачников. Или с собой была…

И вот тут пронзило ногу такой болью, что я взвыл. Но даже сквозь вой услышал хруст, ну или мне казалось.

Когда я повалился на мокрый асфальт, шпана накинулась стаей. Пинали куда придется. Тот, с железом, ещё несколько раз ударил по колену. Понимая, что всё, подняться не смогу, я скрючился как мог, стараясь хотя бы защитить голову и пах. Боли я уже не чувствовал.

Потом удары стихли. Однако ублюдки и не думали успокаиваться. Веселье у них только начиналось. Они бубнили чуть в стороне, но мне слышался лишь невнятный гул. Хотя когда один из малолеток наклонился надо мной, ткнув в плечо носком кроссовки, я сумел различить:

– А пусть он теперь извиняется.

– Э, герой! Слышишь? Пацаны, он тут не сдох? – заржал ещё один над ухом.

И снова их слова слились в бубнеж, только ближе и громче. Я напрягся изо всех сил, но не смог даже перевернуться, не то что встать. Было ощущение, что земля кренится то в одну сторону, то в другую, то вращается как карусель.

Тут меня кто-то из них схватил за плечи, потянул вверх.

– Тяжелый какой! Дюк, помоги!

Вдвоем они несколько раз ставили меня на колени, но я сразу же мешком заваливался на бок, тогда один из них ухватил меня сзади за волосы, держа практически на весу.

– Э, только смотри на меня не попади! – крикнул тот, что держал меня за волосы.

– Я меткий! – хохотнув, ответил ему ублюдок, возвышаясь надо мной.

– Умойся, герой! – ржал кто-то сбоку. – Слон, сдвинься чуток, а то его почти не видно. Тут и так темно... и он ещё табло свое отворачивает…

– Э, чего отворачиваешься? Не понравилось? Давай улыбнись на камеру, герой.

– Может, он кое-чего другого хочет?

Только посмейте! Я вас потом найду и убью, всех… Изувечу, мрази… Это я хотел произнести, но из разбитого рта смог выдавить лишь нечленораздельное мычание.

– О, он согласен, слышали, пацаны? – меня оглушил их хохот. – Сейч… А-а-а-а!

Он не договорил. Заорал вдруг истошно на весь парк. Тот, кто держал меня, выпустил и метнулся в сторону, а я снова рухнул. Ублюдок продолжал орать так, будто его заживо резали. А затем я услышал над собой задыхающийся и взволнованный голос Яра:

– Джесс, фу! Ко мне! Андрей! Андрей! Скажи что-нибудь! Андрей! Я сейчас! Только вызову скорую!

30.

– На нем места живого не было, когда привезли, – говорили между собой санитарки. Про меня.

Но это даже в чем-то хорошо – первую неделю или дольше я почти не приходил в сознание. Ничего не помнил, ничего не чувствовал, ничего не понимал. Да и потом боль в колене была такая, что на стену бы лез, если б мог. Это здорово отвлекало от всего остального. Но это остальное никуда не делось, чуть позже оно догнало…

Если поначалу я помнил всё очень смутно и урывками, то затем воспоминания вернулись и обрушились как цунами. С ужасающей четкостью я помнил всё, каждую минуту того гребаного вечера. И как изощренный мазохист прокручивал это раз за разом. При этом изнемогал и корчился внутри похлеще, чем от боли в разбитом в крошево колене. Как бы я хотел если не отмотать всё назад, то хотя бы вытравить это дерьмо из памяти, но оно упорно лезло, не давая больше ни о чем думать.

Врачи и родители рассказывали мне про какие-то сложные операции, про долгое восстановление, но мне было абсолютно плевать. На всё плевать – на родителей, на себя, на то, что будет. Как может волновать здоровье, какие-то там прогнозы и перспективы,