Татьяна Лисицына - Любовь под соснами (СИ) Страница 6

Как две нахохлившиеся птицы мы жались к батарее, когда мимо нас прошествовал невысокий лысый мужчина с пивным животиком. Одет он был в новую короткую дубленку. Его взгляд, бегло ощупав мое лицо, задержался на маме. И тут, видимо почувствовав нужный момент, мама шагнула к нему. Сбившимся, просящим голосом, она заговорила, что нам нужна любая работа и не знает ли он, к кому здесь можно обратиться. Он снова посмотрел на меня и сделал знак идти за ним. Остановившись у двери с табличкой «Директор» он достал ключ. Мы вошли. Кабинет подавлял роскошью. Кожаный черный диван, мягкие кресла, огромный стол. Снимая дубленку, мужчина буркнул: «Присаживайтесь». Не знаю почему, но я почувствовала, что без меня они быстрее договорятся и решила выйти. Уже закрывая дверь, услышала, как он спрашивает маму, дочь ли я ей. Ответа не последовало, вероятно, мама просто кивнула.

Уже в тот день мама получила работу. Продавщица, молодая женщина, которая вводила нас в курс дела, показалась мне грубой и неприятной. Торговали мы перчатками, варежками и носками. Помню, как было холодно, как мерзли ноги и руки. Мы по очереди бегали греться в соседний магазин, но тепло улетучивалось быстро. С тех пор, как мама исчезла за дверью директорского кабинета, мы не оставались одни до самого вечера, когда уставшие и замерзшие, но уже с деньгами, мы вернулись в нашу подвальную берлогу.

Если спросить, что меня больше всего убивало, я назову две вещи: мамины пронизанные безнадежностью глаза и невозможность остаться одной. Вокруг нас везде были люди, они что-то говорили, делали, переодевались, готовили, сопровождая все свои телодвижения жалобами и проклятьями на свою изменившуюся жизнь. Жизнь, которую мы оставили в чужом-родном городе, теперь казалась сказочной. Там у каждого был свой дом. Тогда я поняла, насколько важно иметь свою норку, куда можно уползти, чтобы остаться в одиночестве.

По дороге мама купила колбасы, хлеба и водки. До этого момента я не видела, чтобы она пила что-нибудь кроме вина или шампанского. Тут же мама, почему-то пряча глаза, сказала, что теперь у нее есть работа и это надо отпраздновать.

Историю, как мама получила работу, я услышала уже в подвале, во время ужина. Дядя Миша ушел разгребать снег, и мы сели за стол втроем. Услышав, что Николай Петрович, милостиво давший нам работу, директор рынка, тетя Галя заявила маме, что она не иначе, как в рубашке родилась, и что теперь у нас все будет, если с умом к делу подойти. Тут она встретилась со мной взглядом, и поспешно уткнулась в тарелку с тоненько нарезанными ломтиками колбасы.

Мама покраснела. А я сразу поняла в чем дело. И колбаса, хоть я и не ела целый день, показалась мне бумажной. Меня затошнило. В тот вечер мне даже налили полрюмки водки, чтобы я не простудилась. От водки, тепла и застоявшихся запахов немытых тел, меня совсем разморило, и я пошла прилечь на продавленный диван. Заснуть я не могла, но сделала вид, что сплю. Хотя лучше бы я спала. Слушать, как тетя Галя уговаривала маму, было невыносимо. Исчерпав все аргументы, она упомянула мое имя и то, что мама должна думать не только о себе. Еще после одной рюмки, когда к ним присоединился дядя Миша, возникла фраза, что раз уж они заботятся о нас, то и мама должна внести свой вклад. Потому что не всем так повезло, как ей. И мы теперь одна семья. Был момент, когда мама отчаянно затрясла головой и назвала имя отца.

— Да нет его уже в живых! — крикнула тетя Галя. Я села на постели. Мама побледнела и ухватилась за стол.

— Как нет? Вы что-нибудь знаете? — ее глаза перебегали с одного лица на другое. Дядя Миша махнул рукой на жену. Заглотил рюмку водки. Папы больше нет? Не может быть! Я только ведь и жила надеждой, что он вернется и заберет нас обратно. В наш уютный дом, где над моим письменным столом горит лампа под зеленым абажуром. Я бросилась к ним. Испуганно метнулись мамины глаза. Она поняла, что я все слышала. Обхватила меня за плечи, усадила рядом и выдохнула.

— Расскажите нам все.

О смерти отца они узнали сегодня в посольстве от новоприбывших беженцев. Тех, кто надеялся там выжить, оставалось все меньше и меньше. В наш дом пришли на следующий день. На брошенные квартиры быстро выписывались новые ордера для тех, кому принадлежал этот город у моря. Тех, кто еще смел надеяться, избивали и выгоняли. Ужасы нарастали. Дома оделись в черное, на улицах господствовал страх. Когда папа вернулся, в нашей квартире уже были новые жильцы. Его изуродованный труп выкинули прямо из окна.

Мама, раскачиваясь из стороны в сторону, словно в горячке, бормотала:

— Надо было ждать. Надо было простить.

Тетя Галя толкнула меня к матери, так что я чуть не упала.

— О чем ты, Лара? Посмотри на нее. Дочь твоя жива. Ее никто не тронул. А скольких убивали и насиловали на глазах у матерей? Тебе еще повезло, дурехе. И снова везет. А ты из себя целку строишь.

— Галя, прекрати! — стукнул кулаком дядя Миша.

Мама выпила рюмку залпом и, не обратив внимания на упавшую табуретку, направилась к выходу.

Лицо дяди Миши побагровело.

— Как тебе не стыдно, Галя? Она же твоя подруга. Тебе бы ее пожалеть. Она же сегодня мужа потеряла.

— Ее всегда все жалеют, — процедила сквозь зубы тетя Галя. — Из-за этой красоты дьявольской. Думаешь, я не вижу, как ты на нее смотришь и облизываешься? Она сейчас еще лучше жить будет с этим Петровичем. А ты, как греб снег, так и будешь. А ты чего уставилась? — вопрос был адресован ко мне, но я, убитая горем, с трудом могла признать в этой растрепанной, пьяной и завистливой женщине, нашу бывшую соседку, мамину подругу и учительницу географии.

Мой мир рухнул во второй раз вместе с верой в людей. Я выбежала за мамой. Она стояла возле подъезда в одном свитере, обхватив себя руками. Медленно спускался снег. Я подошла к ней. Мне было холодно, зубы выбивали дрожь. Мама прижала меня к себе.

— У нас все будет хорошо, я тебе обещаю.

Я кивнула, чувствуя, как текут, смешиваясь со снегом, слезы. Мы остались вдвоем. Папы больше нет. Я подняла лицо вверх.

— Я не верю, что папы больше нет. Она нарочно так сказала. Чтобы ты с этим Петровичем… Давай завтра не пойдем на рынок. Мы как-нибудь выкрутимся.

Мама мотнула головой.

— Я пойду одна. Ты останешься.

— Нет! Если пойдешь ты, пойду и я.

Я проснулась с тяжелой головой и саднящим горлом. Повернувшись, увидела пустой мамин матрас. Возле электрической плитки хлопотала тетя Галя. Я с трудом села, облизывая запекшиеся губы и кутаясь в дырявое одеяло.

— Где мама? — прохрипела я.

— Мама на работе. А мы с тобой сейчас завтракать будем.

— Но я должна быть с ней.

— А что тебе там делать? Под ногами мешаться? Она и без тебя справится. Ей теперь нужно жизни ваши устраивать. — Тетя Галя присела на краешек матраса и дотронулась до моего лба. — Да ты вся горишь. Простыла вчера, наверно. Надо хоть аспирин купить. Он дешевый. Болеть-то нельзя, врача в подвал не вызовешь.

Я закрыла глаза и снова легла. Как глупо, что я заболела. Были бы силы, поехала бы на рынок. Я запомнила дорогу к метро и что пересадку надо делать на станции со смешным названием «Парк культуры». Когда-то мы втроем ходили в наш парк культуры кататься на аттракционах. Точнее катались мы с папой, а мама стояла и смотрела на нас. Говорила, что у нее голова кружится. А я специально поднимала голову вверх и смотрела на небо, чтобы голова кружилась сильнее. В тот день небо было голубым. А по выходным мы ездили на море, и папа учил меня плавать. Я не хочу верить, что папы больше нет. Я не хочу, чтобы моя мама была с Петровичем. Я не хочу, чтобы она делала это ради меня. Мне показалось, что я крикнула «Нет!» Как протест этому миру, который явно не был нашим. Как протест против подвалов, рынков и холода. И тут же почувствовала, что падаю. Стало тепло и хорошо. Здесь не было боли, здесь были прежние мама и папа, и лампа под зеленым абажуром, и стопка потрепанных книг на столе.

Болела я долго и тяжело. Первые отчетливые впечатления относятся уже к тому времени, когда мы оказались у Петровича. Большая четырехкомнатная квартира с высокими потолками на Петровском бульваре. Из окон гостиной видны разноцветные купола монастыря и узенькая полоска бульвара с редкими деревьями, по которому чинно прогуливаются москвичи. Комната, которую выделили мне, такого же размера, как и была раньше, но она кажется меньше из-за высоких потолков. На тумбочке возле кровати несколько новеньких книжек со склеенными страницами. Мама кормила меня куриным бульоном с ложки. Иногда заходил Петрович. Смотрел на меня таким же взглядом, как смотрят на подобранного щенка, которого теперь не так уж просто выбросить на улицу.

Целыми днями я смотрела в потолок или спала. Иногда брала в руки книгу, но чужой мир не мог увлечь меня, поскольку мой собственный мир развалился, и все мои мысли остались там. Каким я себе казалась ничтожеством. Ведь из-за моей болезни маме пришлось спать с этим типом.