Подкидыш из прошлого (СИ) - Гала Григ Страница 6

— Да черт его знает! Молчит паршивка. Но эти ее слова: «Теперь, как порядочный человек…» Да я, как этот самый порядочный человек, на Ксюше собирался жениться. А тут такое! И ведь не отстает.

— А Ксения что? Арина ей ничего не рассказывала?

— Знать бы! Я сегодня стал прощения просить у Ксюши, так она меня прогнала.

— Значит Арина ей все рассказала. Поэтому, небось она в больницу и попала?

— Не могу понять. Арина говорит, что не рассказывала ничего.

— И ты поверил?!

— Не знаю. Вот пришел посоветоваться. Как бы нам ее на чистую воду вывести. Я тебе как мужик мужику скажу: сомневаюсь я, что мог таким скотом оказаться. Я ведь Ксюшу люблю. А как доказать, что не изменял ей, — без понятия. Надрался я тогда на радостях и ничего не помню.

— Совсем ничего?

— Абсолютно.

— Мы тоже уже хорошие были. Даже не сразу заметили, что тебя нет. Думали, вернешься… Стоп! Я вспомнил. Ты вроде вышел, чтобы позвонить Ксении. Да, точно! Еще сказал, что у тебя телефон разрядился. Да-да! Пошел спросить, нет ли у бармена зарядки.

Пока Илья говорил, я напрягал свою немощную память. Но увы, тщетно.

— Слушай, а ведь сегодня на смене тот самый бармен. Может он что знает. Как ты ушел, с кем. Пойдем спросим.

Парень за стойкой действительно был тот самый. Его профессиональная наблюдательность поражала. Он в мельчайших подробностях пересказал нам события того злосчастного вечера.

Оказывается, я действительно подходил к нему с просьбой подзарядить телефон. Но до этого не дошло. Ко мне, по его рассказу, подошла рыжеволосая девушка в ярко-красном платье. Попросила угостить коктейлем. Потом увлекла на танцпол. Потом мы еще выпили. И еще. Затем она велела ему вызвать такси. Дескать, меня к тому моменту уже конкретно развезло. И все.

Его достаточно подробный «отчет» ничего существенного не добавил. Единственное — у меня появилось основание признать себя слабаком, не умеющим пить. Оправдание этому, конечно было. Слишком много всего было намешано в тот вечер. Да и вообще, не в моих правилах пить что попало и с кем попало. Но… видимо, такой уж это был вечер.

Илья посмотрел на меня с нескрываемым сочувствием. И только пожал плечами:

— И что это нам дает?

— Только то, что я оказался пьяным безмозглым скотом. А Арина — дурехой, оказавшейся не в то время и не в том месте.

— Ты и правда считаешь, что она случайно оказалась здесь? Я бы так не думал. Однако, в любом случае ничего хорошего тебя не ждет. Попал ты, дружище, как кур во щи.

В голосе Кадышева не было иронии. Но мне от этого легче не стало.

— Что делать будешь?

— К тебе за советом шел. Но я так понимаю, это тупик. Ксюшу, скорее всего потеряю. Вряд ли она простит меня. А как отшить сестру — без вариантов. Ты понимаешь, я все испортил! Может ли быть выход из лабиринта, в котором я заблудился?!

— Сочувствую. Но пока просвета не вижу. Ксению жалко. Хорошая она у тебя. А эту пигалицу… Надрать бы ей задницу! Да под замок посадить, чтоб по ночам не шлялась. Но чего уж теперь.

Расстался с Кадышевым в довольно мрачном настроении. Стало не то, чтобы легче, а во стократ муторнее.

Каяться перед Ксенией — бесполезно. Теперь почему-то был уверен, что Арина ей все рассказала. И, вероятнее всего, из-за этого и случился у Ксюши нервный срыв. А так — с чего бы?

Разговаривать с Ариной — еще бесполезнее. Лживая, наглая и подлая потаскушка.

Уеду. Брошу все и уеду. Куда глаза глядят.

О да! Достойный выход для мужика под тридцать. Сбежать — и взятки гладки… Пускай сами разбираются.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Бедная Ксюша. Милая, добрая моя девочка. Каково ей сейчас.

Я просто обязан ей все рассказать. Не простит. Но я должен это сделать.

Образ Ксюши, возникший при этих мыслях, вызвал прилив нежности. Я чисто физически ощутил волшебный запах ее русых волос. Увидел милые черты лица. По телу прокатилась удивительная волна, остановившись где-то в области бедер. Тело заныло от неожиданно возникшего желания обнять ее, такую хрупкую и нежную. Беззащитную.

Вот оно, самое главное — беззащитную. Умилительное настроение тут же исчезло, а память услужливо выдвинула на первый план самое существенное из всего образа. Ее глаза.

Глаза, полные боли и немого укора. Боли, от которой я не могу ее избавить. Боли, от которой я не в силах ее защитить. Более того, боли, виновником которой являюсь именно я.

Сложив все открывшиеся обстоятельства в тандеме с ранее известными и присовокупив ответ врача о причине болезни Ксюши, я уже не сомневался в том, что ее состояние — результат известий о моей измене. И неважно, была она или нет.

Представил, с каким удовольствием Арина обрушила на сестру страшную новость. А я не сумел оградить любимую от коварства и жестокости этой чертовки.

Ловлю себя на мысли, что я в равной, и скорее даже в бОльшей степени виноват в случившемся. Следовательно, и в болезни Ксюши.

Надо немедленно бежать к ней. Броситься в ноги. Вымаливать прощение.

Предвижу — она не простит. Но я обязан объясниться.

Глава 8

Ксения

Время не стоит на месте. Для кого-то оно мчится сверхскоростным экспрессом. Для иных ползет медлительной черепахой.

Но, вопреки всем законам физики, оно остановилось для меня. Застыло на том мгновении, когда прозвучали страшные слова из уст сестры. На этом же этапе застыла я сама.

Мне не хочется жить. Кажется, что с предательством Матвея жизнь утратила всякий смысл.

Страшнее же всего возвращаться домой. Как жить под одной крышей с сестрой, так подло разрушившей мое счастье? Не хочу ни видеть, ни слышать воровку.

Однако тяжелый день выписки из больницы наступил. Сегодня я вернусь домой. Но как бы хотелось отодвинуть этот момент! А еще лучше — вовсе не возвращаться туда.

Что ждет меня там? Как общаться с Ариной? Не представляю.

Поэтому мечтаю только об одном — уединении. Запереться бы в своей комнате и никого не впускать. Не отвечать ни на чьи вопросы, ответов на которые не знаю сама. Не выслушивать соболезнования.

Хотя от кого я их жду? Мама. Да, она, конечно, будет жалеть меня. И даже без слов я буду чувствовать ее боль за… Конечно же, за то, что потеряла ребенка.

Больно. Очень больно. Невыносимо больно.

Но к этой острой боли пристраивается другая — не менее острая. Скорее — равносильная.