Фэй Уэлдон - Сестрички Страница 6

1966-й год.

Как справедливо заметила Джемма, люди не были тогда добрее, а юные девушки умнее. Вот юбки — да. Юбки были короче, хорошо, если попку прикрывали. Представьте молоденькую девятнадцатилетнюю Джемму. Она только что приехала в Лондон из глухой провинции, где время не движется. Это ясно по тому, как одета девушка: зеленая твидовая юбка до колен и трикотажный жакет с блузкой, который полностью скрывает все изгибы ее фигуры. И жакет, и блузка унылого грязно-розового цвета. На шее у Джеммы бусы из искусственного жемчуга и металлических шариков. Всю жизнь так одевалась ее мать, и она никогда не бывала в Лондоне, в этом городе греха. Для нее греха хватало и в Кумберленде, где она жила, не высовывая носа.

Теперь ее дочь Джемма выступала на сцену. Она посмелее. У нее по пять ловких пальчиков на каждой руке и пара ладных стройных ножек. Джемма шагала по лондонской Кэрнеби-стрит и глазела на своих современниц-сверстниц, дивилась их юбкам выше колена, дерзко торчащим грудям под тонким шелком блузок, их смелым взглядам. Однако даже на Кэрнеби-стрит, где вершатся законы городской моды, лишь изредка попадались тогда особы, презирающие бюстгальтер. То ли еще будет.

Вот он мой мир, подумала Джемма, остановилась, сняла матушкины бусы и надела на шею цепочку с крестиком, которую бабка подарила ей на шестнадцатилетие.

— Джемма, — сказала тогда бабка Мэй, — это тоже пригодится тебе, вот увидишь.

Джемма, правда, не совсем поняла, что имела в виду бабка. Мать Джеммы умерла, когда дочери было четыре года. Одни поговаривали, что в могилу ее свели гулянки и распутство, другие грешили на туберкулез и лишения. Как бы там ни было, Эйлин давно нет на свете, но осталась бабка Мэй, которой Эйлин препоручила воспитание своей дочери, за что эта дама взялась рьяно и добросовестно. Худо ли, бедно ли, но дожили они одна до шестнадцатилетия, другая до семидесятилетия. И в тот день Джемма получила не только матушкино «жемчужное» ожерелье, как символ греха и разврата (дело в том, что бусы эти украшали шею Эйлин в ночь, когда была зачата Джемма, когда зажали ее в темном проулке, задрали юбку, спустили трусы…), но и бабкин крестик, как символ спасения души и плоти. После этого бабка благословила воспитанницу, быстренько сняла с ренты дом, где все детство жила Джемма (семьдесят шиллингов шесть пенсов в неделю, между прочим), и подалась в богадельню, а девчонку отдала в руки городского совета по защите детства.

Избавить молодого человека от старого — это ли не благодеяние! Старая Мэй знала, что, отдавая Джемму, остается один на один со старостью. Такая жертвенность и такая отвага не столь уж редки, только чаще эти явления остаются в тени, ибо относятся к разряду само собой разумеющихся. И если вспоминают люди своих благодетелей, то в снах. Однако зерна добра, однажды посеянные в их душах, непременно всходят и передаются от поколения к поколению. Добро, совершенное нами один раз, живет и после нашей смерти. Оно вечно.

Бабка Мэй умерла. Джемма не была на похоронах. Но это неважно. Важно то, что Джемма хранила бабкин крестик, и если бы был он сейчас у нее, она передала бы его Эльзе. Увы, крестик давно потерян. Джемме остается только говорить для Эльзы.

Эльза слушает, а сама думает, о чем так долго болтают Виктор и Хэмиш. Джонни снова подливает ей бренди.

С жемчужными бусами в сумочке и крестиком на шее Джемма остановилась у здания, где «женское» агентство по трудоустройству предоставило ей первое место работы. Она смотрела на вычурный стеклянный фасад и поражалась, как строители умудрились из такого хрупкого материала возвести столь основательную конструкцию. На блестящей поверхности стен играли радужные блики, и даже в это будничное утро возникало ощущение, что работа должна и может приносить радость и что человек не так уж напрасно тратит свои жизненные соки, зарабатывая кусок хлеба.

Пока Джемма стояла и глазела на здание, к подъезду его подкатил желтый «роллс-ройс». Из недр шикарного автомобиля появился молодой человек в белоснежном костюме. Он взлетел по мраморным ступенькам к дверям стеклянного дворца, нырнул в холл, затем еще глубже, в распахнутую золотую раковину лифта — и исчез, оставив на память лишь смутный образ: изысканная бледность, грациозные движения, безукоризненные зубы…

Джемма сняла крестик, надела жемчужные бусы и решительно последовала за ним.

Городской совет по защите детства продержал Джемму в приюте не больше двух недель. Потом ей подыскали работу. Джемма стала «помощницей по хозяйству» в доме вдовы викария. Жила она в отдаленном местечке Нортембриан. В школе у Джеммы были неплохие отметки и, возможно, она потянула бы и дальнейшее образование, но вдова Хемсли осталась одна с пятью дочерьми и пребывала в полном отчаянии. Джемма решила расстаться со школой, тем более приютским редко доставалось хорошее место работы. Железная дорога была близко, угольные месторождения ненамного дальше.

Вот и тянулись люди к цивилизации, а в глуши жизнь замирала. Рушились семьи, оставались брошенные дети. Джемма просто родилась там — и все. А могла ведь родиться в другом месте и в другое время. Не надо думать, что каждый из нас получает жизнь по заслугам. Просто некоторым больше везет.

У миссис Хемсли Джемма работала три года. Она имела кров и стол плюс тридцать шиллингов в неделю на карманные расходы. Днем они с миссис Хемсли занимались воспитанием девочек Ханны, Гермионы, Хелен, Гортензии и Элис. Вечерами они с миссис Хемсли стирали, гладили, убирались, штопали и зашивали. Поначалу Джемма была вполне счастлива: маленькие девочки полюбили ее, а она их. Миссис Хемсли была щедра во всем, кроме денег, что, в общем, неудивительно, ибо денег было до смешного мало. Попробуйте прожить на вдовью пенсию и скудные подаяния бывших прихожан. Зато у нее всегда было в достатке советов и наставлений на все случаи жизни. Джемма упорно ими пренебрегала.

За те три года Джемма расцвела: налилась белым пышным цветом грудь, стройной и гибкой стала талия, бархатистой и нежной — кожа. Огромные глаза под тяжелыми темными веками смотрели мечтательно. Джемма жила, не имея ни сексуальных приключений, ни сексуального интереса. Как говаривала жена одного сельского врача жене другого: «Чего ты не знаешь, того тебе и не надо». В сущности, возразить нечего. Если Джемма предавалась девичьим грезам, то видела рядом с собой прекрасного рыцаря на белом коне, а кругом темный лес… или жаркая пустыня. Ее фантазии были романтическими, без тени эротики. Другие девчонки ее возраста тискались с парнями и вовсю целовались, а Джемма только мечтала. И вздыхала. Месячные у нее наладились быстро, но проходили очень болезненно. Ночами она не спала от болей. По этому поводу к ней даже вызывали на дом доктора. Он подробно расспрашивал ее о личной жизни и, выяснив, что парня у нее нет и не было, подверг ее внутреннему обследованию, которое стало для нее, как для всякой девственницы, пренеприятнейшим испытанием. А доктор почему-то был собой очень доволен. У Джеммы тогда впервые возникло чувство тягостного недоумения и смущения. Однако необходимость, ничего не поделаешь. Доктор прописал самый обычный аспирин. Боли прошли.