Кирк Дуглас - Последнее танго в Бруклине Страница 61

– Так ведь этим вы всю жизнь и занимались. Вы же самый популярный человек у нас в городе, никого так не любят, как вас.

– Ну, не знаю, тебе виднее. – Он улыбнулся. – Ты только вот что знай, Эллен, ты на меня во многом очень похожа.

– Рада, что вы так думаете.

– Да кроме того, ты быстрее соображаешь, что и как. Сразу поняла, что врачом тебе не быть, вот и стала библиотекарем.

– Да. В больнице.

– Ага, вот я и спрашиваю: а тебя Амстердам устроил бы?

– Не знаю…

– Ты понимаешь, конечно, я бы очень был рад, если бы ты сюда вернулась, ведь так чудесно, когда ты со мной. Но об этом ты не думай, самое важное – это чтобы ты поступила так, как тебе всего лучше. И все будет хорошо, пока ты слушаешь, что тебе вот это подсказывает, – он, улыбаясь, похлопал себя по груди, где сердце.

Расплатившись, вышли на улицу, и Эллен почувствовала себя спокойной, уверенной, какой не была уже очень давно. Хорошо, что эти выходные она решила провести с дядей Питом.

Ни о чем больше думать ей не нужно. Она наконец-то понял, что ей необходимо делать.

Глава XXI

Еще не открывая глаз, Бен, как всегда, попытался угадать время. Ну, предположим… шесть сорок четыре. Он взглянул на светящийся циферблат: шесть сорок пять. Неплохо, совсем неплохо, почти в яблочко. Значит, в это воскресенье все у него должно получаться в лучшем виде.

Чувствуя прилив энергии, он вскочил с постели, стараясь не замечать, что кое-где еще побаливает. Подошел к окну, отдернул жалюзи. Небо еще совсем серое, но на горизонте уже начинает обозначаться солнце. Птичка чирикала где-то в их саду, мелодично насвистывала «пьюти-фии, пьюти-фии». Он взглянул на росший у дома дуб с его могучими ветвями. Ага, вон она, большая ослепительно желтая птица, неужели иволга? Им вроде как еще рано прилетать. Значит, в этом году лето начнется до календарного срока. «Пьюти-фии», – опять пропела птица, и Бен ответил ей тонким посвистом. Она прислушалась, насторожившись.

Бен улыбнулся. Ну по всем приметам день будет просто замечательный, тем более что нынче он поедет в Бруклин.

К восьми тридцати Рихард уже принял душ и оделся. Некогда ему с этим возиться. Сегодня возвращается Эллен. Он включил автоответчик, еще раз послушал, что вчера записалось: «Рихард, привет, это Эллен. Решила вернуться в воскресенье утренним поездом, чтобы успеть в парк к раздаче. Спасибо, что ты вызвался меня подменить, но не беспокойся, пожалуйста, я все сделаю сама. Всего хорошего».

С кривой усмешкой он нажал на кнопку, выключив аппарат. Так, надо поторапливаться. Но он привык все делать основательно. Неспешно окинул взглядом комнату, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Ну, конечно. Рихард подошел к письменному столу, взял лежавший там факс. Отправитель – банк «Швейцарский кредит»: «Согласно указаниям господина Таро Хасикава, спешим уведомить, что из Банка Токио на ваш счет 764135 поступил первый вклад из оговоренной суммы три миллиона американских долларов».

Рихард разорвал бумажку на мелкие клочки, бросил в унитаз и тщательно смыл.

Милт тихо выполз из постели, чтобы не разбудить Сару. В выходные она любит поваляться, толкнешь ненароком – потом разговоров не оберешься.

Накинув халат, он прошел на кухню и приготовил себе кофе. Самое лучшее времечко: тишина, можно спокойно посидеть, почитать «Нью-Йорк таймс», никто с разговорами не пристает. Только сегодня ему, как ни жаль, не до этих радостей.

Для начала предстоит где-то встретиться за коктейлем с Майкелсоном, а это и при самых благополучных обстоятельствах то еще удовольствие, сейчас же обстоятельства – хуже некуда. Майкелсон стал просто психопатом из-за этой катавасии с продажей студии японцам.

Милт уж ему предлагал: пусть едет себе в Калифорнию и сидит там, пока не появится что-то новенькое в этом деле, только Майкелсон отказался наотрез, видите ли, уехать – значит, признать собственное поражение. Вот он и торчит тут в городе, доводя всех до бешенства, а Милта особенно, ведь на Милта основная нагрузка и легла.

Хорошо еще с Вандерманном как будто договорились. Уж не знаю, про что они толковали с этим японцем, когда выставили их с Майкелсоном за дверь, но, похоже, потолковали не зря. Японец согласился-таки, хоть и поломавшись, на пересадку сердца павиана, правда, выставив всякие условия, прежде всего – чтобы все это дело держалось в строжайшем секрете. Да, хотелось бы хоть приблизительно знать, какие на этом сделал деньги славный доктор, хотя, что уж там, ясно, что немалые.

Ладно, так или иначе у старика теперь вроде как появился шанс, можно бы Майкелсону и расслабиться, да куда там. Он опять с ума сходит: а вдруг что не так выйдет, вдруг проколемся?

Может, и проколемся, где гарантии, что нет. Причем скорее всего проколемся на самой операции, которая будет как раз сегодня, в частной клинике, чтобы пациента никуда не возить и вообще не посвящать в происходящее никого, помимо тех, кто уже в курсе. Особого оборудования, как выяснилось, тоже не требуется – обычный набор для современных кардиологических отделений, – только две вещи нужны сверх остального: сердце, которое подойдет, и хирург, умеющий это сделать.

Милт со вздохом сложил газету, постарался привести себя в рабочее состояние. Сара спит себе без задних ног, вот бы ему так!

Когда он отъезжал от дома, на улицах еще почти ни души не было. На секунду ему померещилось, что за углом мелькнула машина Бена. Да нет, что ему тут делать воскресным утром, его же вообще сейчас нет в Бруклине. Вздор какой-то.

Кроссовки были на толстой подошве, поэтому пока Бен одолевал пролет за пролетом лестницу, ведущую к нему в зал, не прозвучало ни скрипа. В темной прихожей он нащупал выключатель, зажег свет. Доска для объявлений в том же состоянии, как была, когда он последний раз проводил занятия: вся увешана вырезками, призванными приподнять настроение посетителям, и подобранными им афоризмами. Вот, например: «Если сводит скулы, как от лимона, сделай вид, что жизнь сплошной лимонад». Как ему нравилось подыскивать для этой доски смешные картинки и пословицы. А вот и самая его любимая, про ногу, шагающую в будущее, и другую, увязшую в прошлом. Он именно этим и занимался последние два месяца: поливал мочой собственное настоящее. Ладно, раз он такой жизнелюб, пора это делом доказывать. Застегнуть ширинку, превратить кислятину в виноград… прямо сейчас и начнем, зачем откладывать.

Он вошел в зал, набитый тренажерами. Тишина. В окно рвалось солнце, плясали подхваченные сильными лучами пылинки, блики бешено гонялись друг за другом, отскакивая от хромированных поверхностей снарядов. Словно все с негодованием кричало ему: «Лодырь! Бездельник!» Он пошел в ванную, взял полотенце, скинул рубашку.