Поцелуй Однажды: Глава Мафии - Ольга Манилова Страница 62

А он ведет себя скованно, но сдержанно.

Она смотрит на него и видит, как он упаковал себя в каскады преград и квадраты ящиков. Еще не чувствовала, чтобы он так тщательно фильтровал то, что выдает наружу. Он даже разговаривает с заминкой, будто исходящие звуки проходят обязательную автоматическую инспекцию.

— Так кто напал на нас в аэропорту?

За окном дыхание зимы умертвило все листья, и голые ветки в оранжевых лучах фонарей напоминают боевые прутья.

Карелин, наверно, высматривает осталось ли там что-то живым.

— Рома?

— Знал бы кто виноват, голова у тебя уже в изголовье лежала бы, — цедит он неожиданно зло и надрывно. — Кира, тебе бы отдыхать и восстанавливаться.

— Да, и не забивать свою башку всякими глупостями непонятными, верно?

Он поворачивает к ней только верхнюю часть туловища.

— Давай, пройдись по мне катком, я же ответить не смогу, когда ты в больничной койке лежишь.

— Ты… — Кира задыхается от возмущения, и выдает смешок за смешком. — Я же сказала, что в порядке я. Может, это тебе нужна помощь? Ты пять минут назад выглядел, как на все готовый, Рома. Отрезанная голова в кровати, серьезно?

— Хочешь сказать, не снесла бы башку тому, кто вчера с нами так разделался? Знаешь, твой крик вся…

Он усаживается на край кровати, и Кира дотягивается пальцами до загорелой руки. Наконец-то.

— Может быть, и снесла бы. Но я не умею, — еле слышно отзывается девушка. — Они говорят, из-за температуры… ребенок из-за температуры погиб.

— Зато я умею, — он вжимает голову в плечи, чтобы встретить ее взгляд на одном уровне, — и мне не нужна помощь. Мне нужно только, чтобы ты здоровой была.

— Я здорова.

— Ты вчера уйму крови потеряла.

— Пойди и спроси у врача.

— Я спрашивал уже.

— Лучше скажи, как твое плечо.

Хмурится, не сразу вспоминая какое еще плечо. Кира закатывает глаза. Вот же балда! Реально Брус, кусок древесины с опилками вместо мозгов в башке. Еще и взрослый такой.

— Забыл уже. Меня только в башку и в сердце можно скосить.

— Да ладно, — тянет она и едва удерживается от подзатыльника, — ты совсем дубовый? Если пуля аорту разорвет или еще вены там какие-то. От огнестрела можно умереть при любом месте попадания.

— Ну, огнестрелы разные бывают тоже. И я знаю, о чем говорю. Фартовый. Я этой тушкой не одну пулю ловил. Есть индивидуальные характеристики переносимости.

Она целует его торопливо, но нежно. Со стоном Рома цепляет податливый рот языком. На крючке держит. Поворачивает ее голову и жаром охмеляет рот. Так глубоко затягивается, что Кира хватается пальцами за щетинистый подбородок. Чтобы за что-то держаться.

— Все, — выдает Карелин хриплый выдох. — На сегодня все.

— Это мы еще посмотрим.

Как хорошо знать — есть что-то, что никогда не меняется. Опять этот дотошный ценз на что можно и что нельзя. И когда. Ему бы в контролирующих органах работать, а не наоборот.

— Нет, все. Не устраивай мне тут. Веди себя хорошо.

От подобной наглости Кира чуть ли водой не захлебывается.

Хочет съязвить, что ему прямая дорога в детском саду работать, но слова застревают в горле. Наверно, лучше все-таки поспать.

— Что такое, надулась?

— Я не надулась, — раздраженно ворчит она. — И не обиделась, как скажут нормальные люди. Буду спать, думаю.

Почти перед рассветом Кира просыпается от слез и закрывается в ванной. Накатывает осмысление всего оговоренного вчера: во сне это все переварилось и утрамбовалось.

Этого никто и никогда уже не вернет.

Капли на светло-сером полу коридора. Кап-кап-кап. Прибывали и прибывали. Вот так вот просто. Раз — и все.

Они даже с Карелином не успели поругаться из-за малыша. Своим дотошным тоном точно бы сказал, какая Кира еще молодая, но если она хочет, а вообще пятнадцать клиник с обследованиями уже в списке…

Или может сказал бы другое, ледяным кулаком дробиться у нее что-то внутри, откуда теперь знать точно…

Рома стучится в ванную через некоторое время.

Она впускает его и выключает кран.

Видеть его лицо сейчас невыносимо. Кира не хочет знать, что там написано, это слишком, слишком…

Хорошо, что Рома заключает ее в категорические объятия, и можно лить слезы и говорить куда-то ему в грудину.

— Я и не хотела ребенка особо. Не хотела, — упрямо повторяет она.

— Нет?

— Куда мне, — всхлипывает и смеется Кира одним вздохом. — Я что ли… А ты?

Он долго приглаживает ее волосы и отвечает, уже заглядывая в заплаканные глаза.

— Не мне рожать ведь. Хотел, не хотел. Наверно… может быть.

Врет ли сейчас… Кира не позволяете себе зацикливаться на гадании. Было бы важным позавчера, а сейчас…

Карелин такой большой, что способен спрятать в охапке всю ее по макушку. И он прячет, от зябкого призрачного рассвета, от безжалостно наступающего нового дня.

Глава 30

Дни восстановления затягивает туманом. Промозглым, но плотным. Из дневных часов вдруг выпадают куски — вряд ли событий, иначе она запомнила бы? — а ночь оборачивается то покоем, то тревогой.

Кира нагоняет редактуру, отрабатывая то, что за девушку сделали коллеги. Даже начинает отвлеченную аналитику. Правда, почему-то готовит проект для фильма, а не публикации. Полет фантазии, что поделать.

У Пети регресс к замкнутости, и много сил уходит на выдержку паузы, чтобы не передавить. Он снова стопорится на всем значительнее, чем одно предложение, и, кажется, самого парня заминка злит. Кира все время откладывает визит в реабилитационный центр.

Она не собирается обвинять Карелина, потому что он живет с ними и имеет право общаться с Петей, как пожелает. Прошлого не воротишь: сказал так сказал.

Правда, неизвестно, как именно преподнес. Учитывая, в каком состоянии сам был. Но все же… Роме следовало бы притормозить и выдать информацию порционно. А вообще лучше дожидаться сестру в таких случаях.

Сейчас лучше придержать это все в себе, до следующего эксцесса.

Потому что… другие вопросы сейчас стоят особняком.

Карелин так и не говорит, кто организовал расстрел. Он исправно возвращается каждой ночью, но хочет только отвлеченные темы обсуждать. Целует ее жарко и несдержанно, но говорит коротко и скупо. Иногда она ловит на себе его взгляд — будто он уже приготовился что-то произнести, но в последнюю минуту передумал.