Пенни Винченци - Злые игры. Книга 1 Страница 63

— Тогда банка у него не будет, — спокойно сказал Фред. — Тогда я вынужден буду изменить структуру капитала и передать большую часть акций партнерам.

— И вы вправду это сделаете? — В голосе Энджи слышалось изумление.

— Да, безусловно. Завтра же. Мне небезразлична судьба их семьи. А Мэри Роуз великолепная жена, она готова и дальше оставаться с Малышом и помогать ему.

— Вы хотите сказать, что развод ей не нужен? Ну что ж, Малыш, выходит, ты уже фактически продался, верно? Честно говоря, могу тебя понять. Тебе сейчас уже сколько… почти тридцать пять, так? Наверное, немножечко поздно начинать с нуля: оказаться бедным, всеми отринутым, бороться. Лишиться всех этих прекрасных домов и модной одежды, всех этих слуг и людей, готовых по первому твоему сигналу мчаться куда угодно и выполнять твои прихоти. Наверное, такие потери невозможно восполнить ничем; я-то уж точно, мне кажется, их не стою.

Она мельком взглянула на Малыша, потом снова повернулась к Фреду; взгляд ее был холоден.

— А что же буду иметь я?

— Ну, — ответил Фред, — если вы вернетесь в Англию, я был бы готов остановиться… ну, скажем, на ста тысячах долларов. Чтобы вы могли создать собственную компанию. Купить себе дом. В общем, ваше дело, как израсходовать эти деньги. Меня это не волнует. Естественно, сумма поступала бы частями; я не хочу, чтобы вы передумали в тот самый момент, как только чек придет на ваш счет. Ну а если вы решите остаться в Нью-Йорке, тогда… ну, скажем так, поддержка… уменьшится вдвое: пятьдесят тысяч. Что выбирать, решать вам.

— Папа, ну нельзя же так, — нудно пробубнил Малыш. — Нельзя же подобным образом покупать людей. Это шантаж, и Энджи его не потерпит. Она тебе не банк и не биржа. То, что ты предлагаешь, просто аморально…

— Помолчи, Малыш, — вежливо перебила его Энджи. — По-моему, право решать принадлежит здесь мне. И твоя роль во всем этом мне тоже не кажется особенно моральной. Вопреки всему, что ты наговорил мне в прошлом, любовь тут вроде бы совсем ни при чем. Все дело в деньгах.

Потрясение, которое пережил Малыш, оказалось для него весьма болезненным. Крайне болезненным. Он безумно скучал по Энджи, скучал настолько, что это было почти непереносимо; ему приходилось терпеть презрительно-высокомерное всепрощение со стороны Мэри Роуз; он понимал, что, как совершенно верно заметила Энджи, целиком и полностью запродал душу отцу; но, в дополнение ко всему этому, чудовищную душевную боль доставляло ему сознание того, что Энджи все-таки взяла деньги Фреда, что она сама оказалась готова к тому, чтобы от нее откупились, и приняла это хладнокровно, даже весело, не бросив и прощального взгляда ни на него, ни на их отношения. Малыш понимал, что подобные переживания с его стороны нелогичны, что он не должен был бы чувствовать ничего подобного; но то, что сказал ему тогда, тем памятным утром, милый и ясный голосок, что он увидел и прочел в холодных зеленых глазах, — все это открыло ему совершенно иную Энджи, которую он, как выяснилось, никогда не знал. И все, что дали ему их взаимоотношения — душевное спокойствие, тепло, уверенность в себе, — все это покинуло его, но не сразу и до конца, а медленно, тяжко, и процесс этот был подобен страшной и мучительной смерти.

На протяжении долгого времени после этого вся семья каждый день со страхом разворачивала газеты и просматривала колонки светских сплетен; но нигде ничего так и не появилось, совсем ничего.

— Ты думаешь, — однажды утром, сидя у Малыша в кабинете, устало спросила Вирджиния, — ты думаешь, папе удалось все как-то уладить? Уговорить их ничего не печатать?

— Нет. — Малыш взглянул на нее, и Вирджиния никогда в жизни еще не видела в его глазах выражения такой неприязни к себе. — Нет, я так не думаю. Не думаю, что ему бы это удалось. Я начинаю склоняться к мысли, что все это было какой-то ужасной ошибкой. Розыгрышем. Или обманом, надувательством. И ты, Вирджиния, могла бы его предотвратить, если бы не так торопилась и хоть немного подумала.

— Ну прости меня, — в сотый, наверное, раз повторила Вирджиния. — Говорю же тебе, я считала, что поступаю так, как будет лучше. Мне очень жаль, Малыш; но и мама думала точно так же. Она не сомневалась, что звонил действительно журналист, и к тому же он говорил с очень сильным бруклинским акцентом. Он сказал…

— Ну конечно, — перебил ее Малыш, — раз говорит с бруклинским акцентом, значит журналист; так, что ли? Вот цена всем вашим размышлениям.

— Малыш, я…

— А что касается убедительности одного-единственного телефонного звонка, так ты, Вирджиния, просто запаниковала и кинулась действовать там, где еще ровным счетом ничего не произошло. Бросилась рассказывать отцу, совершенно ничего не перепроверив. Так только ненормальный мог поступить. Ненормальный. Я тебя абсолютно не понимаю. Ну ладно, этот роман все равно должен был когда-то кончиться; но зачем же с такой оглаской и с такой болью?

— Мне очень жаль, Малыш, очень, очень жаль, — снова повторила Вирджиния. У нее было такое ощущение, словно все это происходит в каком-то кошмаре, от которого она в любой момент может очнуться. — Ну хорошо, я не подумала. Поторопилась. Поступила неправильно. Я была не права. Извини.

— Честно говоря, никогда не ожидал от тебя ничего подобного.

Вирджиния посмотрела на брата долгим взглядом, глаза ее были грустными и отупевшими.

— Малыш, — произнесла она после паузы, — Малыш, я думала только о твоем благе. Честное слово. Мне казалось, что я могу тебе помочь.

— Ничем ты мне не помогла, — ответил он. — Занимайся лучше своими собственными делами. Надеюсь, там у тебя будет получаться лучше. — И он отвернулся от сестры.

Прошло немало месяцев, прежде чем он заговорил с ней снова.

Глава 8

Вирджиния, 1973

Малыш первым сделал шаг к тому, чтобы отношения между ними восстановились; у Вирджинии никак не хватало силы духа заставить себя проявить инициативу. Однажды утром ее разбудил в Лондоне телефонный звонок; голос Малыша в трубке звучал громко и весело, заставляя ее проснуться до конца:

— Дорогая, это я. Послушай, не знаю, как ты, но я уже больше не могу это выносить. Давай опять будем дружить?

«Будем дружить» прижилось у них с детства; в тех редких случаях, когда они ссорились — обычно из-за того, что Малышу сходило с рук что-то, чего он не должен был делать, а все упреки доставались Вирджинии, — так всегда заканчивались их размолвки: Малыш прибегал к ней с глупым выражением на лице, размахивая белым платком, и кричал: «Перемирие! Мир! Будем дружить!» На что Вирджиния всегда отвечала ему: «Не хочу я с тобой дружить», а он начинал уговаривать, улещивать ее и в конце концов неизменно добивался своего; вот и в то утро, пытаясь сесть на кровати и одновременно и плача, и смеясь в трубку, она проговорила: