Татьяна Туринская - На восходе луны Страница 63

Работать Потураев теперь старался дома. Его интересы на фабрике представлял отец, но вообще присутствие Андрея в директорском кабинете требовалось не так уж и часто: при нынешней-то технике вполне можно было управлять производством и из домашнего кабинета. Телефон, факс, электронная почта — что еще нужно для успешной работы? Из дому же Андрей проводил и селекторные совещания с начальниками служб и цехов, контракты заключались по факсу, — в общем, производство в данной ситуации пострадало куда как меньше, нежели сам Потураев.

Однако амбиции успешного бизнесмена ни в малейшей степени не могли компенсировать физическую ущербность. С приговором докторов мириться категорически не хотелось — Андрей же только-только тридцатилетний юбилей отпраздновал, неужели ему предстоит остаток жизни провести в инвалидной коляске? Потураев снова и снова, с упорством, достойным лучшего применения, насиловал искалеченное свое тело непосильными нагрузками в надежде, что когда-нибудь, пусть не так скоро, как ему хотелось бы, но результат непременно станет заметен, что просто не может быть, чтобы у него ничего не получилось.

Проведывала его только Вика. Впрочем, старалась прикрываться выполнением служебных обязанностей, неизменно прихватывая с собой образцы предлагаемых моделей. Увы, Вика тоже не могла посещать Потураева достаточно часто, ведь, по идее, должна была не работать, а находиться в декретном отпуске по уходу за малышом. Одной ей известно, как умудрялась совмещать материнство с работой, да при этом еще не забывала пару раз в неделю заехать с дружеской поддержкой к Андрею.

Потураев был ей за это благодарен, но благодарность в его душе часто вступала в конфликт со злостью — Викины визиты воспринимал в зависимости от настроения: то как участие и дружескую поддержку, то как жалость покинутой женщины. И иногда вместо улыбки Виктории доводилось видеть на его лице лишь жестокую усмешку и колючий, почти враждебный взгляд. В такие дни обижалась на него, уходила со слезами на глазах, клялась самой себе, что больше не придет, что будет поддерживать сугубо деловые отношения, пользуясь для связи с непосредственным начальником оргтехникой, но каждый раз спустя некоторое время вновь и вновь наносила Потураеву визиты.

Постепенно у Андрея выработался столь плотный график работы и физических тренировок, что времени жалеть себя, несчастного, практически не оставалось. Трудно, содрогаясь от напряжения в мышцах, думать о том, как несправедливо обошлась с тобой судьба, так же как трудно думать об этом во время селекторного производственного совещания. А потому на невеселые мысли у Андрея оставалось лишь немногое время между реальностью и сном. Он и раньше особых проблем со сном не имел, кроме разве что короткого периода сразу после женитьбы на Любаше, пока не заставил себя смириться с неразумным браком. Теперь же, с учетом физических и умственных нагрузок, засыпал почти мгновенно. Таким образом, сожаления о несчастье, можно сказать, остались на больничной подушке, а нынче Потураеву было не до слюнтяйства.

И лишь когда управление производственным процессом удалось полностью наладить из дому, у Андрея появилось немного свободного времени для мыслей о собственной доле. Увы, по всему выходило — несладкой доле. Кому он, инвалид, нужен? Разве что Вика из жалости согласится взвалить на плечи такую ношу. Да ведь Андрей не привык быть обузой, и такие мысли буквально сводили с ума. Нет, он ни за что не позволит кому бы то ни было жалеть себя. И уж тем более строить на чувстве жалости отношения с женщиной. Да, он, Андрей Потураев, такой, он гордый! Пусть он инвалид, но, даже будучи инвалидом, он, прежде всего, остается мужчиной!

Однако гордость гордостью, а светлых перспектив впереди Потураев разглядеть не мог. Да и позади было не слишком-то светло. Женщины… Что за несносные создания? Разве можно им верить, разве можно доверять тайны? Раскрылся перед Викой в минуту слабости, так теперь уж сколько месяцев подряд ловит на себе ее жалостливые взгляды. И об отказе своем уже, поди, позабыла, вон ведь как смотрит каждый раз, практически призывает: 'Ну же, Андрюшик, смелее, смелее, давай, повтори свою просьбу — на сей раз я не откажу!' Еще чего не хватало. Он, Андрей Потураев, никогда не просил милостыни! И пусть в данном случае милостыня имелась в виду не в финансовом понятии, а сугубо в физическом, все равно милостыня всегда остается милостыней, к какому бы понятию ни применялась.

Порой ему казалось, что Викой движет не жалость, казалось, видит в ее глазах искреннюю любовь, и тогда всерьез обдумывал возможность связать горькую свою судьбинушку с нею. Однако долго он такую возможность рассматривать не мог. Нет, Вика, конечно, замечательный человек и красивая женщина, но она для него навсегда останется другом. Теперь он инвалид и всю жизнь будет ловить себя на мысли, что Виктория осталась с ним сугубо из жалости. Даже если отбросить в сторону соображения гордости, даже если забыть на минутку об инвалидности, хотя как о ней, проклятой, забудешь, когда, вместо того чтобы ходить по квартире собственными ногами, хотя бы опираясь для уверенности на тросточку, приходится руками крутить новые свои 'ноги' — колеса инвалидной коляски. Но даже если попытаться на минуточку забыть о своем печальном положении, может ли он воспринимать Викторию не как друга, а как любимую женщину, как спутницу жизни?

И вынужден был Потураев констатировать: нет, не может. Никак не воспринимал он Вику в романтическом смысле. Правда, Андрей вообще вряд ли смог бы причислить себя к романтикам, всю жизнь был уверен в своей жесткой прагматичности, всю жизнь пытался все планировать заранее и методично претворять задуманные планы в реальность. Вот и имеет теперь, что имеет, так сказать, пожинает плоды. Вика, конечно, верный друг и соратник по бизнесу, и он всегда рад ее появлению, ну или почти всегда. И тем не менее каждый раз после недолгого ее пребывания рядом начинал ощущать некоторую усталость от ее участия. Больше того, почему-то воспринимал ее обузой, как будто не он, а Вика была инвалидом, о котором он должен заботиться.

Нет, никогда не сможет Андрей воспринимать Викторию как жену, как женщину. При всем желании не сумеет. Странно, но даже довольно теплые воспоминания о совместных ночах не могли заставить воспринимать ее именно женщиной. В них Вика представала не иначе как очень близким безотказным другом, с которым они обоюдовыгодно утоляли жажду тела, и не более того. Умом понимал, что только Виктории он ныне может доверять, только ее может впустить в свою жизнь, но сердце, душа его почему-то дико протестовали против таких умозаключений. Расчетливый его ум настаивал на надежности Виктории и утверждал, что только она по-настоящему может воспринимать его мужчиной даже в столь плачевном состоянии, а память в это же время предательски подсовывала воспоминания о Любаше. Мол, а ну-ка припомни, как ты был уверен в том, что самая лучшая жена для тебя получится только из Любаши Литовченко. Вспомнил? Ну и как ощущения? Быть может, теперь, потерпев полнейшее фиаско, поймешь наконец, что нельзя подходить к выбору спутницы жизни столь прагматично. Разум и некие материальные выгоды — это еще не все, есть ведь у человека, даже такого прожженного прагматика, и душа, и сердце. Быть может, хотя бы иногда следовало бы прислушиваться к их советам, доверять их интуиции?