Барбара Вуд - Китайская шкатулка Страница 64

Насколько же я была слепа! Я думала только о себе и Фионе Барклей. Я не взвесила на весах сердце еще одного человека, моего возлюбленного Гидеона, которому причинит боль это письмо.

— Я дышу лучше, чем все последние годы, — раздался голос Фионы с большой кровати на четырех ножках. Одетая в атлас и кружева, она облокотилась на пышные белоснежные подушки. — Оливия говорит, что вы дали мне какое-то из ваших лекарств.

Я вынула бутылочку «Золотого Лотоса» и протянула ей. Она прочитала наклейку.

— Если позволите, я отдам это моему фармацевту для анализа. Возможно, он сможет сделать для меня такое же. — Она отставила бутылочку в сторону. — А теперь, прошу вас, верните мне кольцо моего мужа.

Я посмотрела на протянутую руку, вспомнила, зачем пришла сюда, и подумала о том, что лежит в моей сумочке. Но потом мой взгляд упал на маленькую фотографию в серебряной рамке. Гидеон, еще маленький мальчик.

Не раздумывая больше, я сняла цепочку с шеи и впервые с той секунды, когда мать отдала мне его, рассталась с кольцом моего отца.

Пальцы Фионы сомкнулись вокруг кольца, она закрыла глаза и прижала руку к груди. Я поняла, что в это мгновение она снова обнимает своего дорогого Ричарда.

Наконец она сказала:

— Я устала. Оливия вас проводит.

— Я дочь Ричарда Барклея, — негромко произнесла я.

Я хотела, чтобы она подтвердила это перед Оливией — перед лицом свидетеля, который обо всем расскажет Гидеону. Я ничего не просила, кроме короткого «да»!

Но Фиона покачала головой:

— Вы не дочь моего мужа.

Она позвонила слуге, чтобы ей принесли ленч, а потом попросила Оливию поправить подушки, открыть занавески и подать ей журнал. И пока мальчик-китаец, которого я видела возле дома, передавал поднос с едой Оливии, а та ставила его Фионе на колени, я стояла, словно пригвожденная к месту. Чего я еще ждала? Не знаю.

Когда Фиона Барклей начала есть жидкий суп, я поняла, что ждать больше нечего, и обратилась к ней:

— Миссис Барклей, когда вы вошли в гостиную, вы остановились и долго смотрели на меня, как будто моя внешность удивила вас. Почему? Что вы увидели? Мое сходство с вашим покойным мужем?

Не поднимая глаз от тарелки, она ответила:

— Когда горничная сказала мне, что меня ждет посетитель, я не ожидала увидеть китаянку. Благодарю, что вернули мне кольцо. Теперь вы можете идти.

Я все стояла и ждала, пока ко мне не подошла Оливия и не сказала по-дружески:

— Прошу вас, позвольте мне проводить вас.

Но у меня еще оставалось чувство собственного достоинства. Я сама могла найти дорогу. Я повернулась к Фионе и произнесла:

— Встреча с вами была для меня честью, первая жена.

Я сама спустилась по лестнице, почти ничего не видя, сердце мое сомкнулось от боли и разочарования. Когда я подошла к входной двери, меня кто-то негромко окликнул. Я увидела мальчика-китайца, вышедшего из-за драпировки. Я подошла ближе.

— Все хорошо! — произнес он по-английски, улыбаясь. — Все отлично.

— Что хорошо?

— Леди быть невежлива с тобой, но все хорошо. — Его улыбка стала шире. — Я помочился ей в суп.

Когда я вернулась домой, там меня терпеливо ждал мистер Ли.

— У меня кое-что есть для тебя, Гармония. — Он застенчиво протянул мне маленький листочек бумаги.

Это была самая красивая миниатюра, которую мне когда-либо доводилось видеть. Плакучая ива на берегу озера. Искусно вплетаясь в ветки, китайские иероглифы и английские буквы составляли надпись «Китайские лекарства Совершенной Гармонии».

— Я подумал о том символе, что ты могла бы использовать, — застенчиво заговорил он. — Красный дракон слишком агрессивен, слишком горяч, слишком много ян. Твои лекарства нежнее, в них больше инь. И у меня сложился образ. Пусть на всех твоих лекарствах будут такие этикетки!

— Вы можете это повторить, мистер Ли? — спросила я, несмотря на двухлетнее знакомство, я не обращалась к нему по имени.

— Я могу отнести рисунок человеку, который это сделает. И я могу нарисовать другие. Этикетки для чая, для таблеток…

И я поняла, что он сейчас видит то же, что и я. Целая линия моих лекарств с новыми серебристо-синими этикетками выстроится на полках. И люди будут узнавать их.

Он улыбнулся и добавил:

— Теперь у тебя есть имя.

А когда он увидел мои слезы, то ошибочно принял их за слезы радости.

Глава 30

23.00, Палм-Спрингс, Калифорния

Новости оказались плохими, но Джонатан знал, что как-то придется сообщить их Шарлотте.

Подойдя к двери, ведущей в музей, он увидел, что она стоит около витрины, где выставлены коробочки, бутылочки, горшочки с серебристо-синими этикетками. Надпись на стекле гласила: «Лекарства Гармонии, около 1927 года». Прочитав доклад Найта о ее связи со второй жертвой, Шарлотта отчаянно пыталась найти ключ к разгадке тайны, пыталась понять, кто же атакует ее.

— Клянусь тебе, Джонатан, — сказала она ему, — что ни одно слово из этого обвинения в прелюбодеянии не соответствовало истине. Брак доктора Филипс действительно распался во время того инцидента в Чок-Хилле, но не по моей вине. Однако она почему-то пришла к странному выводу, что у меня роман с ее мужем и я специально выбрала именно ее лабораторию в своих гнусных целях. Все это были плоды воображения Лоры Филипс, мы с мистером Филипсом оба это отрицали, но она все-таки начала процесс. Я не обратила внимания на фамилию второй жертвы только потому, что Филипсы развелись и Лора снова вышла замуж. Я не знала ее новой фамилии, а лабораторию она покинула пять лет назад.

Джонатан снова вспомнил тот ужас, который пережил, включив как-то туманным вечером телевизор восемь лет назад. Он увидел потрясающий сюжет новостей из Америки. В репортаже сообщалось о массовом убийстве животных в исследовательском центре в Северной Калифорнии. Сначала он даже не узнал Шарлотту, ее лицо исказилось от боли и ярости. Но ее руки снова и снова опускали на голову беззащитной немецкой овчарки огромный камень. И только тут Джонатан понял, что Шарлотта Ли, о которой все время говорит комментатор, это его Шарлотта. Она стоит на коленях, окровавленная, с безумными глазами, и говорит в микрофон:

— Только так мы могли заставить общество услышать нас. Так что нам пришлось это сделать.

Как и сейчас, тогда ему захотелось обнять ее, утешить, потому что он знал причины ее поступка, хотя всем остальным они были неизвестны. Но воздвигнутые ею невидимые барьеры он не мог преодолеть. Каждый раз, когда Джонатан пытался приблизиться к ней, он натыкался на стену.