Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира Страница 66

И такой вот длинный стремительный удар он нанес Коляну прямо в солнечное сплетение. Это был один из так называемых ударов вдоль серединной линии — той, которая проходит по центру человеческого тела через самые чувствительные его места.

«Хорошо, что кеды купил», — успел подумать Альгердас.

Китайские кеды он купил в автолавке: не ходить же было в тапках, в которых он выскочил из вагона.

Колян явно не ожидал, что какой-то хмырь, на которого он и внимания почти не обратил, проявит такое проворство. От удара он согнулся пополам и упал на четвереньки, хватая воздух ртом. Освобожденный Лешка сразу отпрыгнул от него в сторону.

Но, видно, зэковская выучка тоже кое-что значила даже в сравнении с восточными единоборствами. Колян недолго стоял на четвереньках — он вскочил с такой зловещей быстротой, что, не будь Альгердас к этому готов, наверное, попал бы под его удар. Удар же этот был нанесен не кулаком, а разбитым бутылочным горлышком — «розочкой»: вставая с четверенек, Колян успел разбить бутылку из-под самогона об угол дома.

— Я тебя… падла! — выкрикнул он на выдохе и на броске вперед.

Лешка снова вскрикнул — на этот раз от страха.

Альгердас увернулся: правильно реагировать на такие движения его научили сразу и сразу внушили, что умение обманывать противника, вроде бы уступая ему, становясь как будто бы даже расслабленным, на самом же деле точно перенаправляя собственную силу, — одно из главных умений. Это было едва ли не самое трудное, что ему пришлось освоить, потому что естественным казалось, конечно, совсем другое: сразу ответить на силу силой.

От его обмана Колян пришел в полную ярость. Он ринулся на него уже со звериным рычанием. И это было точным признаком его поражения: бороться с противником, который совершенно себя не контролирует, не представляло для Альгердаса большого труда, даже если этот противник выглядел более сильным физически.

В чем на самом деле состоит сила человеческая и в чем слабость, Альгердас уже понимал. А потому понимал и то, как претворять настоящую, внутреннюю силу в удары.

Через минуту Колян катался по земле, корчась от боли. Правда, он все же пытался встать, и Альгердасу приходилось бить его снова, чтобы не дать этого сделать.

— Су-ука!.. — задыхаясь, выл Колян. — За какого-то бляденыша!.. Да на кой он мне сдался?! Все, все… — наконец просипел он. — Не бей больше. Не буду больше…

Конечно, это тоже была зэковская выучка, трусливая по самой сути своей: не уступать никаким проявлениям человеческой натуры, но силе уступать безусловно и безговорочно.

Альгердас сделал шаг в сторону. Колян тяжело поднялся с земли и, отплевываясь, пробормотал:

— Брюс Ли, бля… Ладно, хер с тобой. Чего хочешь?

— Сказали же тебе: уезжай, — ответил Альгердас.

— Куда?

— Твои проблемы. Что-то же ты собирался делать, когда из тюрьмы выходил.

— То и собирался. — Колян растянул разбитые губы в ухмылке. — Бабу найти и у нее перекантоваться. Какое-то время.

— Время твое вышло, — отрубил Альгердас.

— И баба вся вышла. — Колян скрипнул зубами. — Вот же сука Маринка! Убью падлу, — зловеще пообещал он. — Знаю, к кому она поехала.

Вряд ли за его угрозами стояло что-то реальное, поэтому Альгердас не стал обращать на них внимание. Но и чересчур доверять словам этого типа о том, что он мирно уберется отсюда подобру-поздорову, тоже не стоило.

— Иди вещи собирай, — сказал Альгердас. — С автолавкой уедешь.

Что с автолавкой собирался уехать он сам, вспоминать он не стал. Ну куда он сейчас поедет? А если этот так называемый отчим сразу же и вернется? Как оставить одного совершенно беззащитного мальчишку? Надо хотя бы первое время… О том, сколько может продлиться это первое время и что он станет делать во второе или в третье время, Альгердас пока думать не хотел.

Собирать вещи Коляну не пришлось. Окно дома распахнулось, и из него вылетел брезентовый рюкзак. Вслед за ним полетела телогрейка. Потом в окне показалось Лешкино лицо.

— Дядь Алик, нечего ему тут собирать! — обращаясь к Альгердасу, крикнул он. — У него и вещей-то не было. Вон они все, в рюкзаке. А в дом его пусти, так он нож схватит или еще чего надумает. Он же злобный, как пес! Мамку бил… И…

Кого еще бил отчим, Лешка не договорил. Но это и так было понятно.

— Слышал? — сказал Альгердас. — Забирай свои манатки и уходи. Учти, я здесь остаюсь. Не вздумай вернуться.

— Да пошли вы!.. — зло бросил Колян, поднимая с земли рюкзак. — Больно надо возвращаться! Чего мне тут ловить в вашей глухомани?

Он, не оглядываясь, пошел к выходу со двора, но у калитки, у серого, наполовину сломанного частокола все же обернулся.

— А Маринку все равно достану! — выкрикнул Колян. — Хоть в Москве, хоть где. Так и передайте, если объявится.

Хлопнула калитка. Альгердас молча смотрел, как Колян идет по дороге, на ходу натягивая телогрейку на голое тело.

— Думаешь, не вернется? — спросил Лешка.

Он вышел из избы и остановился рядом с Альгердасом.

— Думаю, не вернется. Трус он, Лешка. Да и незачем ему, в самом деле, сюда возвращаться. Такие, как он, подолгу на одном месте не задерживаются.

«А такие, как я?» — мелькнуло у него в голове.

— Как же ты с ним вместе поедешь? — вздохнул Лешка.

— Я с ним не поеду. Переночую у тебя, если ты не против.

— Так следующий раз автолавка только через неделю будет! — всполошился Лешка. — Тебе ж на станцию надо!

— Разберемся, — уклончиво ответил Альгердас. — Завтрашний день сам о себе подумает.

— Так и завтра ж никто до Беловодной не поедет…

Судя по этим словам, Евангелие было Лешке незнакомо и его философское образование ограничилось лишь Кантом и Шопенгауэром.

Вспомнив его пересказ «Критики чистого разума», Альгердас засмеялся.

— Ты чего? — удивленно спросил Лешка.

— Пойдем в дом, Логантий, — сказал Альгердас. — Покажешь, что у тебя тут за библиотека.

Глава 4

Альгердас проснулся от невыносимой жары.

Пот лил по его лбу ручьями, стекал в глаза. Он хотел стереть с лица эту липкую влагу, но с удивлением почувствовал, что не может поднять руку. Собственное тело не слушалось его, и он не понимал почему.

— Поболе пить ему давай, — услышал он. — Чуть глаза откроет иль вскинется, сразу взвар подноси. Чтоб потел посильнее и болезнь из его с потом выходила. Понял, Логантий?

— Понял, баб Марья, — ответил детский голос. — Я и так пою его уже, пою… Боюсь, не захлебнулся бы. Он же, если глаза и открывает, все равно в сознание не приходит.