Сьюзен Льюис - Танцуй, пока можешь Страница 69

– Ведь я была за рулем, когда тот грузовик в нас врезался. Грузовик, который убил твою мать! И твоего ребенка! Ты ничем не лучше водителя этого грузовика!

Теперь я знал, почему она лгала насчет моего бесплодия. Как всегда, ее логика была извращенной и совершенно непостижимой для меня – она, видите ли, хотела, чтобы было хоть что-то в жизни, чего бы я не смог получить. Ей нужно было заставить меня страдать так же, как я заставлял страдать ее все годы нашего брака. И мое желание иметь детей оказалось для нее самым настоящим подарком, потому что нельзя больнее ранить мужчину, чем заставить его усомниться в собственной полноценности. Я попытался ей объяснить, что таким образом можно и вообще убить в человеке мужчину, но она тотчас же отпарировала: мол, такого мужчину, как я, не грех и убить… Но однажды она почувствовала неумолимое приближение окончательного разрыва и поняла, что беременность – единственный способ меня удержать. Когда же я сделал тактическую ошибку и поинтересовался, мой ли это был ребенок, она набросилась на меня, шипя и брызжа слюной, как взбесившаяся кошка.

Все эти милые диалоги происходили еще в клинике, где она лечилась от нервного срыва, последовавшего за аварией. Доктор объяснил мне, что психическое состояние Джессики объясняется двумя вещами: страхом, что она больше никогда не сможет рисовать, и переживаниями из-за моей неверности. Теперь же первая причина окончательно отпала. Она рисовала каждый день, и главной работой ее последней выставки, состоявшейся после выхода из клиники, стало совершенно жуткое импрессионистское полотно, изображавшее катастрофу. Это было отвратительное зрелище, и Джессика, конечно, не устояла перед искушением посвятить картину мне.

Меня также удивляли и раздражали отношения, которые наладились между нею и моим отцом, после того как он вышел в отставку и переехал к нам на площадь Белгрэйв. Они могли часами говорить о моей матери, о том, как они оба ее любили. Прекрасно зная, что в глубине души Джессика и мама всегда терпеть не могли друг друга, я презирал свою жену за лицемерие, хотя и понимал: для нее эти беседы – своего рода отдушина и они ей просто необходимы.

В конце концов присутствие Джессики стало настолько утомлять меня, что я приобрел привычку допоздна засиживаться на работе. Я готов был заниматься чем угодно, лишь бы оттянуть момент возвращения домой. Не далее как неделю назад моя эксцентричная женушка преподнесла мне мой портрет. Это было действительно трогательно, но уже на следующий вечер, вернувшись домой, я обнаружил, что он весь размалеван чудовищными шрамами, а в горле торчит кинжал. Тоненькая струйка крови стекала из ранки на раму. И пока я в ужасе смотрел на это жуткое зрелище, из комнаты вышла мило улыбающаяся Джессика, размахивая большим коричневым конвертом.

– А я как раз тебя жду. Ты мне, случайно, не дашь адресок твоей подружки? Я подумала, что ей может понравиться портрет. В качестве небольшого сувенира.

Прошло уже три года с тех пор, как мы с Элизабет были на Сарке, а эта женщина по-прежнему заставляла меня каяться. Слава Богу, что она хотя бы ничего не знала о Шарлотте. Но зато я почти все время думал о своей дочери. Это усугубляло мою тоску по Элизабет, по ее искренней, беззаветной любви, и жизнь казалась еще более невыносимой…

– Эй! – Из задумчивости меня вывел оклик Генри. – Мы сегодня будем играть в гольф или нет? Ты же витаешь неизвестно где. Давай скорее закончим этот круг, а то я уже совершенно околел и, кроме того, отнюдь не прочь выпить.

Мы закончили игру вдвое быстрее, чем обычно, и направились к зданию клуба.

– Генри, – обратился я к другу, когда мы проходили мимо семнадцатой лунки. – Я тебе сейчас кое-что скажу, только обещай, что не будешь смеяться надо мной.

– Валяй!

– Это касается Элизабет.

Генри резко остановился:

– А что с ней?

– Ты, наверное, подумаешь, что у меня крыша поехала, но я уверен, что сейчас она очень нуждается во мне.

Генри не ответил, и я продолжил свою мысль:

– Не знаю, что это такое. Словами не объяснишь… Но у меня такое чувство, что она… Хотя, может быть, это только мое больное воображение.

Генри снова начал медленно подниматься на холм.

– И что же ты собираешься предпринять? – наконец поинтересовался он.

– А что я могу предпринять? Помнишь, я уже однажды пытался найти ее? Я ведь даже не знаю ее нынешней фамилии.

В раздевалке клуба Генри разулся и неторопливо произнес:

– Думаю, стоит прибегнуть к телепатии.

– Ты что, издеваешься? Что ты хочешь этим сказать?

– Да так, ничего. Просто предложил тебе попробовать еще и это.

Хлопнув меня по плечу, он направился в бар, чтобы заказать нам выпивку.

Во время подготовки к суду над Годвином я часто виделся с Розалиндой Блейк. Это была очень своеобразная женщина с копной рыжих волос и ярко-синими глазами, чрезвычайно уверенная в себе и даже несколько надменная. Мне было приятно ее общество, и я гордился тем, что наконец-то смог завязать такие отношения с женщиной, при которых ни один из нас не пытался затащить другого в постель.

Навязчивое, мучительное ощущение того, что Элизабет нуждается во мне, исчезло, а когда порой и появлялось снова, я старался поскорее загнать его на самое дно души. В конце концов, если рассуждать логически, в случае чего она бы всегда смогла сама разыскать меня.

После первого дня суда, когда были произнесены все вступительные речи и допрошены первые свидетели, мы с Розалиндой отправились в бар немножко выпить. Я был слегка расстроен тем оборотом, который сразу приняло дело, и сердился на Годвина за то, что он явно недооценивал серьезности ситуации. Может быть, по его мнению, то, что он сделал, и было эвтаназией,[4] но на юридическом языке это называлось убийством. Розалинда пыталась меня успокоить, но это только ухудшило мое настроение, и я даже огрызнулся.

После бара мы оказались у нее в квартире. И хотя к тому времени выпитого мной было достаточно, чтобы потопить любой крейсер, я оставался относительно трезвым, хотя и мрачным, как туча. Мы весь вечер проговорили о Годвине и о том, через что пришлось пройти ему и его жене, прежде чем он решился на последний шаг. Тема, которая вряд ли способствует хорошему настроению.

Квартира Розалинды явилась для меня полнейшей неожиданностью. При ее прерафаэлитской внешности я ожидал увидеть ее в соответствующем антураже – окруженную старинными вещами и дорогим антиквариатом. Однако она неплохо смотрелась и в суперсовременном окружении. Простучав каблучками по белым плиткам пола, она направилась в кухню, являвшую собой настоящую выставку достижений бытовой техники. Я последовал за ней.